Tайна Израиля. диакон Андрей Кураев

Сегодня легче понять тайну Израиля, нежели сто лет назад, потому что для ее понимания надо представить себе мир, в котором живут только язычники. Надо вообразить мир, в котором Евангелие еще не проповедано, а вокруг кишмя кишат маги, колдуны, шаманы, духи и боги. Сегодня это сделать проще. Снова обыватели пугают друг друга порчами и сглазами, снова бродячие шаманы предлагают свои услуги по «привороту» и «отвороту». Снова вокруг ярмарочное изобилие имен и масок различных духов и божеств, оккультных словечек, обозначающих всевозможные «планы», «зоны» и «энергии». Люди забыли, что можно просто встать перед Богом и без всяких сложных ритуалов, заклинаний и велеречивых именований сказать: «Господи!»

Религия Израиля поздно появилась на арене мировой истории. Уже не одно тысячелетие культурной истории человечества было за спиной. Уже были построены египетские пирамиды. Уже были сложены шумерские сказания. Крит уже оставил свои загадочные письмена. Уже много раз в самых разных странах и племенах были рассказаны странные мифы о том, что Бог был свергнут или убит. А на Его место воссели нынешние небесные «владыки» — ваалы. Так верили родственники евреев — жители Ханаана. Они были убеждены, что Высший Бог (они звали Его Эль; отсюда Аллах у мусульман, и Эль, Элоах, Элогим — как имена Бога в Библии) был свергнут своим правнуком по имени Ваал. Греки тоже полагали, что миром правит узурпатор: Зевс, свергнувший своего отца Кроноса. В Шумере верили, что нынешний их владыка — Мардук — пришел к власти, убив первичную богиню по имени Тиамат…

Люди кланялись духам, о которых и сами знали, что те не являются Богом, т.е. Изначальным творческим Бытием. Религия была неотделима от магии и колдовства. И не только слабость человеческого духа была причиной забвения о Боге в религиях народов Земли. Те духи, к которым они разноименно взывали, были достаточно реальны. Они могли оказывать некоторую помощь — но при условии, что человеческое почитание будет замыкаться на них и не искать Бога.

У человечества была уже долгая и не слишком успешная религиозная история ко времени Моисея. То, что произошло с Моисеем, не понять, если смотреть на него лишь из нашего времени и по нашим меркам. Когда светит Солнце — лучинка кажется ненужной и производящей скорее копоть, нежели свет. Но представим, что Солнце еще не взошло. И тогда найдете повод сказать доброе слово и о лучинке.

Жестокости Ветхого Завета кажутся ужасающими. Но, во-первых, если у нас создается о нем именно такое впечатление — значит, он все-таки привел к той цели, ради которой был некогда дан. Мы и наш мир действительно стали лучше. Нравственное чувство обострилось. Мы стали способны возмущаться тем, что в иные времена казалось само собой разумеющимся.

Ненависть Израиля к жителям Ханаана станет хотя бы понятной, если мы поймем, с чем именно они там встретились в Ханаане, Финикии и Карфагене («Новый город» был североафриканской провинцией Финикии) почитался бог по имени Ваал (отсюда известные всем имена: Ганнибал — «милостив ко мне Ваал» и Гасдрубал (азрубаал) — «Ваал помогает») [1]. Это был бог солнца и одновременно плодородия. Но жертвы этому солнечному божеству приносились по ночам. Эти жертвы сжигались в так называемых тофетах (букв. «место сожжения людей»). Останки хоронили в этом же дворе в специальных урнах, над которыми ставились стелы. «Антропологические исследования останков таких жертв показали что 85% жертв были моложе шести месяцев… Правда, жертву не сжигали живой: ребенка сначала умертвляли, а уже мертвого сжигали на бронзовых руках статуи бога, причем совершалось это ночью при звуках флейт, тамбуринов и лир. Такое жертвоприношение называлось молк или молек. Неправильно понятое, оно послужило поводом для сконструирования у финикийцев бога Молоха, пожирающего человеческие жизни… В жертву приносили главным образом детей аристократов. Это совпадало со старинными представлениями о долге тех, кто возглавлял общину, перед богами… При осаде города Агафоклом было сожжено более 500 детей — из них 200 были определены властями, а 300 пожертвованы добровольно… Детские жертвоприношения совершались ежегодно» [2].

Как справедливо заметил по поводу этих карфагенско-финикийских традиций Г.К. Честертон, «очень разные, несовместимые вещи любили консулы Рима и пророки Израиля. Но ненавидели они одно и то же» [3]. Пунические войны Рима, призыв Катона Старшего: «Карфаген должен быть разрушен» имеют общие нравственные корни с приказами Иисуса Навина, выжигавшего землю Ханаана от людей, чей религиозный разум помутился настолько, что они в жертву своему богу приносили своих же первенцев… Бывает нужно очистить зараженную среду, чтобы сохранить здоровье. Фанатизм в Библии попускается — перед лицом языческих крайностей он бывает меньшим злом, чем равнодушие.

Совсем не светлый фон предшествует появлению Израиля и окружает его в ходе его странствий. Мир заражен язычеством и смертью. Вот люди строят Вавилонскую башню. Зачем? Не для того, чтобы припасть к коленям Божиим [4], а для того, чтобы похвастаться и перед Небом, и перед другими людьми достижениями своей «передовой технологии» [5] и «сделать себе имя».

В этом проблема: если Бог потерян, найти Его человеку уже не под силу. Как однажды сказал св. Иоанн Златоуст: как кто-либо сможет исправить то, что разрушил Сам Бог [6]? Если Бог отвернул Свое лицо — никак человек не сможет обежать Бога «вокруг», чтобы снова заглянуть Ему в глаза. Но если Бог убегает — под силу ли человеку Его догнать?

Впрочем, человек не так уж и гнался за потерянным Богом. Очень важный символ встречает нас на пороге библейской истории: Адам, согрешив, прячется от Бога между деревьями рая (Быт. 3, 8). Но Бог выходит на поиски человека и взывает: Адам, где ты? (Быт. 3, 9). Вот главное отличие библейской религии от языческих традиций. Обычные человеческие религии рассказывают нам о том, как люди искали Бога. Библия говорит о том, как Бог искал человека. От этого первого зова в книге Бытия — до заключительного призыва в Апокалипсисе: Се, стою у двери и стучу: если кто услышит голос Мой и отворит дверь, войду к нему, и буду вечерять с ним… (Апок. 3, 20).

И еще один очень важный урок встречает нас на первых страницах библейской истории. Библейский рассказ о создании мира в шесть дней характеризует прежде всего Бога Библии, и характеризует Его очень важной чертой: оказывается, это Бог терпения. Бог умеет терпеть несовершенство мира. То, что земля первого дня оказывается «безвидной и пустой», Бог не использует как повод для уничтожения как будто неудавшегося первого творческого акта. Уже упомянутый нами шумерский бог Апсу хотел уничтожить свои первые порождения. По Гесиоду также «дети, рожденные Геей-Землею и Небом-Ураном, были ужасны и стали отцу своему ненавистны с первого взгляда» (Теогония, 155). Но хотя Бог Библии не творит мир в одно мгновение сразу совершенным и наполненным благодарными созданиями, Он любуется и таким, несовершенным миром: И увидел Бог, что это хорошо (Быт. 1, 12). Он разворачивает Свой замысел во времени. И благословляет даже промежуточные дни, то есть состояния Вселенной.

И затем, после первой ошибки людей, Бог терпения не отвернулся от них. Он стал дальше (люди как бы отставили Его подальше от своей частной жизни) — но не отвернулся, не «разочаровался». Однажды, впрочем, по мере накопления человеческих мерзостей, и библейскому писателю представляется, что чаша терпения Бога оказалась переполнена, и он записывает: и раскаялся Господь, что создал человека на земле (Быт. 6, 6). Но все же Бог верен Своим неверным детям: забудет ли женщина грудное дитя свое, чтобы не пожалеть сына чрева своего? но если бы и она забыла, то Я не забуду тебя (Ис. 49,15).

Библия — это откровение Божия терпения. Св. Иоанн Златоуст обращает внимание на то, что Бог, столь скорый в созидании, Бог, создавший весь мир всего за шесть дней, говорит воинам Израиля: «Семь дней обходите Иерихон». Как! — восклицает Златоуст. — Ты созидаешь мир в шесть дней, и один город разрушаешь в семь дней?» [7]

Еще у Златоуста есть сравнение Бога с земледельцем. «Что скажет незнающий человек, увидев земледельца, бросающего зерна на землю? — Он бросает готовые вещи, с таким трудом собранные, да еще и молится, чтобы пошел дождь и все это быстрее сгнило!» [8] Когда сеятель разбросает зерна — он может лишь терпеливо ждать урожая. Христос запрещает апостолам прежде времени производить жатву. Даже ереси нельзя выпалывать серпом.

Труд земледельца учит терпению. «Не получали ли мы иногда детьми семян, чтобы их посеять? Не бегали ли мы потом через каждый час посмотреть, не показались ли из земли ростки? В конце концов мы часто раскапывали землю, чтобы убедиться в том, что семена прорастают, и добивались того, что семена не всходили. Не случалось ли нам жать или даже раскрывать руками бутон, чтобы он скорее расцвел и не бывали ли мы очень огорчены, когда он потом увядал, испорченный нами? Мы не знали, как нужно обходиться с живым. У нас не было терпения. То, что Бог хотел создать жизнь на земле — это откровение Его терпения» [9].

Бог — земледелец, а не тиран. «Что сделали бы мы, если бы мы строили мир, вызвали к жизни великое бытие и увидели что здесь что-то не удалось, там только наполовину в порядке, а тут то и другое стоит не на своем месте? Сейчас же вмешались бы, вырвали, уничтожили, не так ли? Мы бы не заметили ценности, заключающейся даже в несовершенном, искры истинного света в неудавшемся — мы бы забыли, как важно оно для всего прекрасного» [10].

Итак, Бог не отворачивается от мира — даже от мира, забывшего Его, от мира, отрезанного от Творца всевозможными духовными самозванцами. Бог выходит на поиски человека.

Но — попробуйте почитать Евангелие закоренелому оккультисту. Он найдет в нем лишь подтверждение своим языческим взглядам. Его новизны он даже не заметит, все перетолкует по своим привычкам в плоско-«эзотерическом» духе. Слово Божие не нашло Себе собеседника среди народов земли… Да, еще одно обстоятельство важно помнить: это было в те времена, когда люди не успели вполне осознать свою самостоятельность и личностную уникальность. Человек мыслил себя только частью какого-то целого. Субъектом мысли, веры, исторического действия был не отдельный человек, а народ или город — полис. В ту пору религия еще не была личным делом, делом совести. Она воспринималась как дело публичное, общественное, государственное. Поэтому невозможно было находить отдельных людей среди разных народов и через них возвещать Истину. Чтобы люди могли расслышать слово Бога, принять Его законы и действительно их исполнять, нужно было обратиться не к одному отдельному человеку, но к целостной общине таких людей, то есть к народу. Поэтому Слово Божие ищет Своего собеседника среди народов. И не находит. Все народы уже привыкли слушать ночные шорохи. И тогда Слово решает создать Себе собеседника.

Мы привыкли к выражению «Израиль — богоизбранный народ». Но у этого выражения есть один оттенок — и небиблейский, и просто неприятный. Сразу возникает ассоциация с магазином: Бог присматривается к представленным пред Его ликом народам и из множества лиц выбирает еврейское — чем-то именно евреи Ему понравились больше. За некие предшествующие заслуги евреям даруется теперь привилегия считаться народом богоизбранным…

Но при внимательном чтении Библии история получается совсем иная: Израиль не богоизбранный народ, а богосозданный. Этот народ Я образовал для Себя (Ис. 43, 21). У Израиля не было истории, которая бы предшествовала его вступлению в завет с Богом. У Авраама, родоначальника еврейского народа, не было детей. Бог пожелал вступить в завет с потомством бездетного старца — и потому дал ему это потомство. Более того, чтобы Израиль навсегда понял, что нет у него естественного «права на жизнь», что все его существование есть Божий дар, что он держится в бытии на волоске милости Божией, а не на граните «естественного права», Аврааму повелевается принести в жертву своего единственного сына — Исаака. Принести в жертву означает — отказаться от владения, отречься от прав собственности. Пожертвованное уже не мое. Исаак, приносимый в жертву, — это разрыв естественного преемства от отца к сыну. Исаак оказывается уже не столько сыном Авраама, сколько сыном Божиим, Его «первенцем».

Это народ, созданный для слышания, для отклика на слово Божие. Народ, который своим возникновением обязан завету. Однако то, что он расслышит, он должен будет рассказать остальным. Израиль создан для того, чтобы то, чем он живет, постепенно смогло вобрать в себя весь мир, очистив его от язычества.

Но было бы наивно ожидать, что народы, не слышавшие прямого гласа Божия, вдруг послушают недавно и невесть откуда взявшихся кочевников-евреев. Нет, не к миссионерству призван Израиль. Да и сам он еще не вполне понимает, кто он и зачем Бог так требовательно разговаривает с ним. Он еще не знает того будущего, ради которого создан, того будущего, ниточки которого рукой Промысла ткутся в истории еврейских патриархов. «Первенцу» еще надо расти. И ему самому еще не вполне ясно — что именно он должен подарить миру. Так что сначала Израиль должен просто выжить.

А чтобы болезней роста у него было поменьше — ему дается строгий дядька. Апостол Павел говорит, что еврейский ветхозаветный закон — это детоводитель ко Христу (Гал. 3, 24). Это странное слово, присутствующее далеко не в каждом словаре русского языка, становится понятнее, если вспомнить его греческую основу. В греческом тексте апостола Павла стоит слово pedagogon. Но было бы ошибочно перевести его современным русским словом «педагог». Если в современном русском языке педагог означает учитель, то в античном мире это было не совсем так. Педагогом назывался раб, служение которого состояло в том, чтобы довести мальчика от дома до гимназии, следя при этом, чтобы тот не шалил, не тратил силы и внимание попусту. Педагог смотрел за тем, чтобы ребенок дошел до класса в таком состоянии, в котором смог бы слушать и слышать рассказ учителя. Сам же педагог — не учитель. Он — поводырь, именно дядька, смотрящий за мальцом и замолкающий, когда, в классную комнату наконец-то входит учитель.

Так вот, еврейский закон не столько учит, сколько предостерегает. Не случайно среди 613 заповедей Пятикнижия (Торы) 365 запретов и 248 повелений. Число негативных повелений, предостережений, гораздо больше, чем число позитивных заповедей, предписаний. Учитель придет потом. Учитель уже знает по горькому опыту, что яркая мишура колдовства и магизма отвлекает детей, прельщает их и не позволяет им собрать свое внимание и сосредоточиться на том, что говорится Учителем. Знает Учитель и о том, что дети доверительнее слушают рассказы детей же. Поэтому Он берет одного ребенка на воспитание. Берет подкидыша, найденыша. При рождении твоем… пупа твоего не отрезали, и водою ты не была омыта… и пеленами не повита. Ничей глаз не сжалился над тобою… но ты выброшена была на поле, по презрению к жизни твоей, в день рождения твоего. И проходил Я мимо тебя, и увидел тебя, брошенную на попрание в кровях твоих, и сказал тебе: …живи!…ты выросла и стала большая… И проходил Я мимо тебя, и увидел тебя, и вот, это было время твое, время любви; и простер Я воскрилия риз Моих на тебя, и покрыл наготу твою; и ты стала Моею. Омыл Я тебя водою и смыл с тебя кровь твою и помазал тебя елеем… И нарядил тебя в наряды… Так украшалась ты золотом и серебром… и была чрезвычайно красива… Но ты понадеялась на красоту твою, и, пользуясь славою твоею, стала блудить и расточала блудодейство твое на всякого мимоходящего, отдаваясь ему… позорила красоту твою и раскидывала ноги твои для всякого мимоходящего… Как истомлено должно быть сердце твое… когда ты все это делала, как необузданная блудница?.. Всем блудницам дают подарки, а ты сама давала подарки всем любовникам твоим и подкупала их… Посему выслушай, блудница, слово Господне!.. Я соберу всех любовников твоих… и предам тебя в руки их и они разорят блудилища твои… и разрубят тебя мечами своими… Я поступлю с тобою, как поступила ты, презрев клятву нарушением союза. Но Я вспомню союз Мой с тобою… И восстановлю с тобой вечный союз. И ты вспомнишь о путях твоих, и будет стыдно тебе… Я прощу тебе все, что ты делала… Я не хочу смерти умирающего… но обратитесь, и живите! (Иез. 16, 4-18, 32).

Израиль, некогда созданный Богом чрез Авраама, оказавшись затем в египетском рабстве, забыл себя, забыл о своем назначении и о Боге. Но Бог снова находит его. И через Моисея поясняет, что делает это уже не в первый раз. Впервые Бог вышел на поиски человека еще тогда, когда человек был только один, и звали его — Адам (Быт. 3, 9).

Но педагогом быть опасно. Ведь желания воспитанника и задачи, поставленные перед педагогом, могут расходиться. А, значит, педагог вынужден бывать строгим: мы заключены были под стражею закона до того времени, как надлежало открыться вере… по пришествии же веры, мы уже не под руководством детоводителя (Гал. 3, 23-25). «Педагоги, по свидетельству одного современника, — заботились обо всем, что касается жизненных нужд воспитанника, но они пеклись и о деле еще более важном — о целомудрии; педагоги — стражи и охранители, стена цветущего возраста, — они охраняли питомцев от злых искусителей, как лающие собаки от волков. Педагоги следили за приготовлением уроков учениками с вечера и чуть свет поднимали их с постели. Преподанное от учителя репетировалось при помощи педагога, причем он, поощряя ученика, кричал на него, показывая розгу, и свистал ремнем, и чрез эту работу приводил на память забытое учеником» [11].

Но дети подрастают, наполняются силами и начинают бунтовать против тех, перед кем смирялись еще вчера. «Должность педагога сопряжена была с неприятностями. Иногда ученики самые злые шутки проделывали над бедным педагогом. Если педагог возбуждал ненависть в своих молодых питомцах, — горе ему. Случалось, что дерзкие шалуны сажали бедного педагога на ковер, какой обыкновенно постилался на полу, подбрасывали ковер с сидящим на нем кверху, как можно выше, сами же отскакивали, так что педагог низвергался наземь; иногда он больно ушибался, причем сама жизнь его подвергалась опасности. Но педагоги должны были прощать ученикам, потому что они были рабского состояния…» [12]

Так и отношения Бога с Израилем складывались непросто. Само слово Израиль может быть переведено двояко: «видящий Бога» и «борющийся с Богом». Боговидец и — Богоборец [13]. Я вспоминаю о дружестве юности твоей, о любви твоей, когда ты была невестою, когда последовала за Мною в пустыню… Какую неправду нашли во Мне отцы ваши, что удалились от Меня и пошли за суетою… и не сказали: где Господь, Который вывел нас из земли египетской?… Я ввел вас в землю плодоносную… а вы вошли и осквернили землю Мою… пастыри отпали от Меня, и пророки пророчествовали во имя Ваала и ходили во след тех, которые не помогают… переменил ли какой народ богов своих, хотя они и не боги? А Мой народ променял славу свою на то, что не помогает… два зла сделал народ Мой: Меня, источник воды живой, оставили, и высекли себе водоемы разбитые, которые не могут держать воды… Издавна Я сокрушил ярмо твое, разорвал узы твои, и ты говорил: не буду служить идолам, а между тем на всяком высоком холме и под всяким ветвистым деревом ты блудодействовал. Я насадил тебя как благородную лозу, …как же ты превратилась у Меня в дикую отрасль чужой лозы? …Ты сказал: люблю чужих и буду ходить во след их… Со многими любовниками блудодействовала, — и однако же возвратилась ко Мне… Возвратитесь, дети-отступники. Возвратитесь, мятежные дети: Я исцелю вашу непокорность (Иер. 2, 2 — 3, 22).

Понятен поэтому инцидент, произошедший в 1997 году в Израиле: Б. Нетаньяху, израильский премьер, выступая перед выпускниками одной из еврейских школ Иерусалима, позволил себе пошутить и сказать, что он, мол, не во всем согласен с Моисеем: «Моисей назвал еврейский народ «жестоковыйным» [14], а мы-то с вами знаем, что на самом деле мы с вами народ очень даже радушный». Раввинатский суд Израиля выступил с протестом. Премьер вынужден был принести извинения. Но конфликт, разгоревшийся в его душе, вполне понятен: это столкновение национального чувства и религиозного долга. Как иудей, он обязан признавать Боговдохновенность книг Моисея, но как еврею ему не всегда приятно то, что эти книги говорят о его народе.

И все же, как ни много было бунтов Израиля против посылаемых ему педагогов, в конце концов Израиль искренне полюбил своего «дядьку». В индуистской мифологии есть представления об «аватарах», посылаемых на землю в те эпохи, когда люди забывают духовные основы своей жизни. По индийским представлениям, Бог приходит к людям в эпохи кризисов и духовного омертвения — чтобы разбудить людей от спячки. Да и многие христианские книги, равно как и светские, говорят о том, что Новый Завет пришел тогда, когда изнемог Завет Ветхий, когда люди разочаровались в нем… Но это не так. Именно евангельские времена — это та пора, когда наконец-то сбывается мечта древних пророков Израиля. Народ действительно едва ли не впервые за всю свою историю стал благочестив. Заигрывания с языческими богами были отставлены. Жажда жить по заповедям стала общенародной.

Вспомним знаменитую евангельскую сцену с блудницей (Ин. 8). Вспомним, как толпа, только что готовая «по закону» казнить грешницу, реагирует на слова Христа: Кто из вас без греха, первый брось на нее камень (Ин. 8, 7). Толпа тихо разошлась. Какое дивное, мгновенное и массовое совестное преображение! И это были те самые «книжники и фарисеи» (Ин. 8, 3), которых мы привыкли осуждать за их гордыню и беспокаянность… Да ведь если сегодня, через двадцать веков после тех событий, митинговщикам у Красной площади предложить: «Пусть первым камень в Ельцина кинет тот, кто сам без греха!» — то брусчатка будет разобрана в одно мгновение…

Те самые «книжники и фарисеи», которых мы так часто встречаем на евангельских страницах, — это невиданный ранее факт поразительного духовного пробуждения в народе. Ведь «книжники и фарисеи» — это не профессиональные священнослужители. Это люди из народа, миряне. Но, оказывается, для этих мирян вопросы духовной жизни, вопросы правильного исполнения норм Закона стали вопросами близкими, жизненно важными. Книжники и фарисеи эпохи рубежа Заветов сродни украинским «братствам», в эпоху насаждения униатства отстаивавшим Православие по велению сердца [15]. Во времена Иисуса Христа фарисейская община насчитывала уже около 6000 членов (правда, при этом нам известны лишь два человека, которые сами себя называли фарисеями: это Иосиф Флавий и апостол Павел) [16].

Народ полюбил Закон. Но эта влюбленность оказалась как раз неуместной, запоздалой. Если ребенок начинает капризничать у самых дверей школы, до которой он был долго и небеспроблемно веден педагогом, если он не отпускает сего «провожатого», не желает оказаться один на один с учителем, то он рискует остаться неучем. Всем нам знакомы детские слезы на пороге школы, когда родители уходят, оставляя малыша наедине с учителями. Если эти слезы воспринять слишком всерьез, если уступить минутному детскому капризу, то мы лишь повредим ребенку, лишим его будущего.

Бывает также, что рассказы «дядьки» отличаются от тех азов «научности», которые преподаются в школе. И тогда тоже в ребенке может возникнуть конфликт, и не исключено, что он просто отвергнет рассказ мало знакомого ему учителя, предпочтя остаться при россказнях любимого им педагога. Педагог сам признается: пора оставить меня, не все рассказанное мною нужно понимать буквально: И дах им заповеди не добры (Иез. 20, 25; слав. перевод) [17]. Но влюбленный ребенок стоит на своем и запрещает исправлять даже очевидные помарки и опечатки в хранимых «педагогических» записках.

В общем, однажды бунт Израиля против воли Бога оказался успешным. Так неожиданно и так разительно разошлись замыслы Бога и Израиля, что тот не поверил, что воля Бога может быть такой. И с тех пор уже много столетий иудеи говорят: «Последователи Иешу были людьми не искушенными в законе, а потому легковерными и падкими на чудеса. Ведь с точки зрения иудаизма мессия не обязан обладать сверхестественными способностями. Он должен происходить из царской династии Давида и принести еврейскому народу освобождение от чужеземного ига. Вовсе не дело мессии заботиться о спасении душ своей паствы» [18]. «Невозможно поверить в его мессианство, потому что пророк говорит о мессии, что он Будет обладать от моря до моря и от реки до концов земли (Пс. 71, 8). У Иешу же не было вообще никакой власти, ибо при жизни он сам был гоним врагами и скрывался от них… А в Агаде говорится: «Скажут мессии-властителю: «Такое-то государство взбунтовалось против тебя», а он скажет: «да погубит его нашествие саранчи». Скажут ему: «Такая-то область не подчиняется тебе». А он скажет: «Нашествие диких зверей истребит ее»» [19].

Тот учитель, которого они ждали, должен был дать власть над внешним миром, а не над внутренним. Он должен был спасать не от духовной смерти, а от политического притеснения. Он должен был не распространить уникальные привилегии Израиля на все остальные народы, а неизмеримо возвысить евреев над остальными людьми…

Ради такого мессии, такого учителя казалось ненужным расставаться с педагогом. Большая часть Израиля так и осталась в приготовительном классе [20]. «Образ Мессии двоился у еврейского народа, ожидание Христа смешивалось с ожиданием Его врага, и потому Христос по человечеству был еврей, и еврей до глубины своего существа был предавший Христа Иуда» (Бердяев Н.А. Национализм и антисемитизм пред судом христианского сознания) [21]. И по сию пору выискиваются оправдания для Иуды: оказывается, «Иисус был арестован евреями для того, чтобы защитить его от римлян» [22]…

Что ж, если кто-то переходит в следующий класс, а кто-то задерживается «на второй год», в этом большой беды нет, если дело происходит в обычной школе. Но та школа, в которой воспитывался Израиль, не обычна. В ней педагог строг не только по отношению к своему непосредственному воспитаннику. Еще более он строг, вплоть до жестокости, по отношению к тем его «старшим товарищам», которые зазывают его принять участие в их игрищах.

Любой человек, раскрывавший исторические книги Ветхого Завета, знает, сколько там крови, сколько благословений на убийства и разграбление языческих городов: А в городах сих… не оставляй в живых ни одной души… дабы они не научили вас делать такие же мерзости, какие они делали для богов своих, и дабы вы не грешили пред Господом Богом вашим (Втор. 20, 16-18).

Жестокость ветхозаветного мира столь поражала, что позднее люди «гуманистического» склада задались вопросом: полноте, действительно ли Бог Моисея — это благой Бог Творец? Действительно ли это Творец Жизни? Или это некий дух смерти, сеющий смерть вокруг себя и вокруг своего Израиля?

Уже первым христианским апологетам (в том числе Клименту Александрийскому и Оригену) пришлось выступить с защитой Священных книг Израиля. Для гностиков и язычников под именем Иеговы к людям обращался некий жестокий и неумный бог, носитель зла. Христиане же просили тех, кто хотел отождествить Бога и сатану: вслушайтесь в Библию. Посмотрите хотя бы на эти заповеди библейского Бога: Когда будешь жать на поле твоем, и забудешь сноп на поле, то не возвращайся взять его; пусть он остается пришельцу, [нищему,] сироте и вдове…. когда ведешь обивать маслину твою, то не пересматривай за собою ветвей: пусть остается пришельцу, сироте и вдове… когда будешь снимать плоды в винограднике твоем, не собирай остатков за собою: пусть остаются пришельцу, сироте и вдове (Втор. 24, 19-21). Не обижай наемника, бедного и нищего, из братьев твоих или из пришельцев твоих, которые в земле твоей, в жилищах твоих; в тот же день отдай плату его, чтобы солнце не зашло прежде того, ибо он беден, и ждет ее душа его; чтоб он не возопил на тебя к Господу, и не было на тебе греха (Втор. 24, 14-15). Когда же приступаете к сражению… надзиратели же пусть объявят народу, говоря: кто построил новый дом и не обновил его, тот пусть идет и возвратится в дом свой, дабы не умер на сражении, и другой не обновил его; и кто насадил виноградник и не пользовался им, тот пусть идет и возвратится в дом свой, дабы не умер на сражении, и другой не воспользовался им и кто обручился с женою и не взял ее, тот пусть идет и возвратится в дом свой, дабы не умер на сражении и другой не взял ее. И еще объявят надзиратели народу, и скажут: кто боязлив и малодушен, тот пусть идет и возвратится в дом свой, дабы он не сделал робкими сердца братьев его, как его сердце (Втор. 20, 2-8).

Разве могут такие повеления исходить из уст духа неумного и злобного? Но почему же тогда Тот, Кто велит заботиться о нищих и пришельцах, повелевает избивать целые города?

И вновь мы должны вернуться к той ситуации, которая была исходной для всей истории Израиля. Бог стал одинок на земле. Нет человека праведного на земле (Еккл. 7, 20). Радиация греха и смерти разлетелась по всей земле после серии первых катастроф (от событий в Эдеме до Вавилонского столпотворения).

Представим, что на Земле произошла ядерная война. Некоторое количество людей выжило. Но они оказались в мире, в котором и бомбоубежища уже не могут спасти их от смерти. Вся земля, вода, воздух пронизаны смертоносной радиацией. Но есть один маленький шанс на спасение хотя бы горстки из будущих поколений: во время войны на орбите работала космическая станция. На ней проводились эксперименты по выращиванию растений в условиях невесомости. Поскольку она была вне Земли — бури ядерной войны ее не затронули. На ней и только на ней остались здоровые семена, горстка незараженной земли и емкость с чистой водой. И вот эту станцию приземляют, чтобы воспользоваться ее теперь уже уникальными ресурсами. Если те зернышки, что на ней есть, просто раздать, — это никому не поможет.

Правительство, возглавляющее остатки человечества, принимает жесткое решение. Избирается один небольшой участочек земли («шесть соток»). С него срезается верхний зараженный слой почвы. Обнажившиеся глубинные слои выжигаются и прокаливаются огнем — чтобы никаких следов радиации не осталось в этой земле. На очищенное место высыпается здоровая земля с космической станции. В нее засеваются здоровые же семена. Они скупо поливаются здоровой водой. А по периметру ставится охрана — чтобы никто из людей или из зверей не ворвался и не растоптал эту уникальную делянку. Чтобы даже пыльца от мутантов не залетала сюда и чтобы ветры не приносили радиационную пыль, делянка обносится прозрачным шатром.

И все же с подпочвенными водами, через прорехи в куполе, с заходящими людьми, с фоновым излучением от соседних участков радиация проникает и сюда. Растения здесь болеют меньше, чем в незащищенных областях, но все же болеют. И здесь время от времени появляются мутанты. Когда тот или иной побег растения надежды проявляет склонность ко все тем же печальным мутациям, садовник безжалостно отрезает его и сжигает засохшие или мутировавшие колоски и ветви. Первый собранный урожай не раздается людям. Он весь высевается снова (вспомните, как создавал свой огородик Робинзон Крузо). Кто-то умирает с голода — но и ему не дается ни горстки этих драгоценных зерен. И так много поколений подряд. Пока, наконец, не будет создано семечко настолько устойчивое к радиации, что из него можно будет сделать противоядие и исцелить все растения — и под шатром, и за его пределами — на всей земле. В конце концов среди этих первоначально многотысячных побегов одна веточка принесла тот плод, ради которого и существовало это странное земледелие. Этот плод можно вынести за пределы опытной станции и раздать всем желающим, чтобы в них, больных уже во многих поколениях, произошла новая, теперь уже добрая мутация.

Так и все жестокости в истории Израиля обусловлены не столько жестокостью народа Израиля и их Бога, сколько глобальностью того Дара, который должен войти в мир через Израиль. Чтобы «новое поколение не выбрало пепси-колу», вокруг Израиля создается стена изоляции. Каждый человек и каждый народ носит язычество в себе. Если предоставить религиозному чувству людей развиваться самостоятельно, оно создаст именно «язычество» — уютную религию духообщения. Если же есть еще и внешнее влияние, исходящее от языческой культуры быта, — это станет вообще неизбежно. Значит — строгий карантин.

И все ради того, чтобы на древе Иессеовом появилась одна единственная ветвь, одна единственная отрасль. Чтобы появилась на земле душа такой чистоты, такой распахнутости перед Богом, что, когда Она скажет Се, Раба Господня; да Будет Мне по слову Твоему (Лк. 1, 38) — в ней Слово Бога станет человеческой плотью. На земле появится тот Небесный Хлеб, который теперь уже можно раздавать всем людям, всем эпохам [23].

Вот фундаментальная разница в христианском понимании истории Израиля и в иудейском. С точки зрения христиан, история Израиля имеет цель. Это тяжкий, но необходимый путь, который однажды должен кончиться. И то, что будет обретено в конце пути, будет дано не только Израилю и не ради лишь Израиля. Через Израиль оно будет дано для всех и ради всех. Значит — Израиль убивает язычников не только ради благополучия своих детей, но и ради спасения потомков тех, кто сейчас противостоит ему и его миссии.

Христианство более высоко оценивает историческую миссию Израиля, чем сам Израиль. Не ради себя существует Израиль, а ради всего человечества. Та мера близости с Богом, которая есть у него, дана ему не для того, чтобы навсегда противопоставить его иным народам, но для того, чтобы со временем уникальные привилегии Израиля распространились на всех. Вот только старший сын из притчи о блудном сыне не захотел, чтобы отец принял его младшего брата (Лк. 15, 11-32).

Израиль не заметил тот момент в своей истории, когда он должен был раскрыться перед миром. Он дал миру Христа — но сам не заметил этого. Сам не осознал того — Кто именно проповедовал на его священной земле.

А в итоге, по верному слову католического богослова: «Когда по завершении своей провиденциальной миссии Израиль возжелал сохранить свои привилегии, он стал узурпатором» [24].

Более того — сейчас некоторые еврейские публицисты требуют, чтобы христианские народы, в порядке покаяния за преступления языческого германского нацизма, усвоили взгляд на Израиль как на народ, по-прежнему в абсолютной уникальности хранящий свою богоизбранность. Странный, однако, способ бороться с национализмом — через насаждение другого национализма. Христиан обвиняют в том, что они посмели те слова, которыми Израиль превозносится над другими народами («род избранный, род священный»), отнести к себе. Корни антисемитизма, оказывается, в том, что не-евреи посмели посмотреть на себя глазами евреев. Казалось бы, если уж ты пришел к выводу, что национально-превознесенный взгляд привел к крови, то борись за то, чтобы никто (в том числе и евреи) не смотрел ни на себя, ни на других такими глазами. Но вместо этого либеральная пресса требует признать непреходящую уникальность Израиля.

Например, по уверению главного проповедника еврейского национализма в России Сергея Лёзова, антисемитизм христианства строится на том, что оно «узурпировало притязания Израиля» на исключительность его отношений с Богом [25]. Те права и обязанности избранного Богом народа, которые возвестил Израилю Ветхий Завет, христианство применило к себе: некогда не народ, а ныне народ Божий (1 Пет. 2, 10). В этой перспективе на долю Израиля в новозаветную эпоху уже не остается созидательной религиозной роли. «Апостол Павел придал христианству универсализм и при этом, противопоставив спасительное Евангелие неспасительному Закону, истолковал иудаизм как «пройденный этап». Тем самым он положил начало теологическому принижению иудаизма» [26].

Христиане, кстати, видят возможность светлого и творческого будущего для Израиля как народа. Если Израиль однажды примет своего Христа — он вновь станет первенцем Божией любви. Если Израиль переступит через древние установления, которые предписывают ему двойной стандарт по отношению к иным народам [27] — он совершит великую революцию в своей истории.

Когда христиане призывают иудеев к принятию Евангелия — это не стоит называть «теологическим принижением иудаизма». Не надо требовать, чтобы «христианство изменило свои миссионерские установки» [28]. Никто же ведь не будет возмущаться, если некая миссия призовет какое-нибудь африканское племя оставить его традиции человеческих жертвоприношений и перейти к иным способам выражения своих религиозных чувств. Но ведь переход от человеческих жертвоприношений к сожжению жертвенных животных есть не единственный шаг на пути духовного прогресса. Переход от ветхозаветного национализма к евангельскому универсализму также есть шаг на этом пути [29]. Противиться ему значит вставать именно на защиту национализма. Так почему же именно еврейский национализм считается сегодня единственным в демократическом мире, который позволительно не скрывать, позволительно культивировать и, даже более того, — предписано возмущаться теми, кто не согласен с этим исключением?

Пока Израиль не наложит запрет на свой собственный национализм — нет у него нравственного права осуждать национализм иных народов. Слишком уж огромное бревно торчит из его собственного глаза — чтобы он имел право говорить о сучках и занозах у других.

Как же блюстители «общечеловеческих ценностей» не замечают поразительных высказываний, распространяемых сегодня в синагогах: «Приложив усилия, еврей может достигнуть более высокого духовного уровня, чем не-еврей… Если бы народам и правительствам дано было видеть истину, они бы поставили полицейского около каждого еврея, чтобы тот заставлял его учить Тору, не поднимая головы! В конце дней понимание этого придет ко всем народам… Вопрос: Что нужно делать еще? Ответ: Любить каждого еврея. Вопрос: Нужно любить и нерелигиозных? Ответ: Да, потому что они тоже созданы по образу и подобию Всевышнего. Вопрос: Следует ли любить нынешнее правительство Израиля? Ответ: Тот, кто способствует пролитию еврейской крови, ничем не отличается от наших врагов… Мы, евреи, и есть мозг, голова мира, его совесть и рассудок» [30].

При нынешней моде на разговоры о христианском антисемитизме не стоит упускать из виду два фундаментальных факта. Первый: иудейская диаспора в течение столетий жила почему-то лишь в христианском и мусульманском мирах. Почему евреи не шли от «христианского гнета» под покровительство «веротерпимого» язычества? Если христиане пышут антисемитизмом — то отчего бы не уйти от них не на Запад от Палестины, а на Восток — в Индию, в Китай? Никакие мелкие стычки не могут заслонить огромного факта: христиане помогли евреям выжить.

Надо иметь изрядно помраченные совесть и рассудок, чтобы обвинять христиан в том, что они, дескать, украли у евреев Библию и пророков. Не украли, а сохранили. Потому что, если бы Библия осталась лишь в руках евреев, если бы она не была заново прочитана христианами (и, отчасти, мусульманами) — то давно уже не было бы на свете ни евреев, ни их национальных книг. Христиане спасли Библию и Израиль тем, что дали ей интерпретацию более возвышенную, нежели ей давали сами евреи. Христиане спасли евреев тем, что внушили «варварам» пиетет к еврейской Библии и придали небуквальное, некровожадное значение многим ее стихам.

Возьмем первую строчку Библии: В начале сотворил Бог небо и землю (Быт. 1, 1). Вот иудейский комментарий к этому месту по авторитетнейшему в иудаизме толкованию Раши: «Всевышний поведал своему народу историю сотворения мира для того, чтобы евреи знали, как отвечать, если народы мира будут оспаривать право народа Израиля на его страну, говоря: мол, вы захватчики, присвоившие себе чужую страну! Евреи им ответят: Вся земля принадлежит Всевышнему. Он ее сотворил и отдал тем, кому пожелал. А затем Он отнял ее у них, когда счел нужным, и — по желанию Своему — отдал нам» [31]. Как видим, уровень притязаний и понимания так и не изменился у иудеев за минувшие три тысячи лет. Смысл Шестоднева для них один: «Палестина — для евреев, а не для палестинцев».

Так как же язычник, то есть человек, для которого в Библии нет ничего святого, должен относиться к агрессивному национализму Израиля? Для него евреи, поселившиеся на его земле, — это бомба замедленного действия. Если бы евреи остались одни со своим буквальным пониманием Писания — они были бы окружены ничем не умеряемой и естественной ненавистью всех народов. Ибо как же еще можно относиться к народу, который всех почитает своими потенциальными рабами и актуальными врагами. Без Христа Ветхий Завет — едва ли не самая страшная книга в религиозной истории человечества. Лишь один пример — как мужи из колена Данова ищут для себя землю: И пошли те пять мужей, и пришли в Лаис, и увидели народ, который в нем, что он живет покойно, по обычаю Сидонян, тих и беспечен, и что не было в земле той, кто обижал бы в чем, или имел бы власть: от Сидонян они жили далеко, и ни с кем не было у них никакого дела. И возвратились [оные пять человек] к братьям своим… и сказали им братья их: С чем вы? Они сказали: встанем и пойдем на них; мы видели землю, она весьма хороша; а вы задумались: не медлите пойти и взять в наследие ту землю; когда пойдете вы, придете к народу беспечному, и земля та обширна; Бог предает ее в руки наши… и пошли в Лаис, против народа спокойного и беспечного, и побили его мечем, а город сожгли огнем. Некому было помочь, потому что он был отдален от Сидона… (Суд. 18, 7-10, 27-28).

Есть непроходимая грань между двумя пониманиями национального мессианизма: существует ли избранный народ для того, чтобы послужить всему человечеству, или же для того, чтобы все человечество, опомнившись, послужило ему… И понять эту двусмысленность истории Израиля можно только в том случае, если согласиться с глубоким замечанием Оскара Кульмана: «В действительности существует две истории Израиля: собственная история Израиля и история Израиля к его спасению и спасению других» [32].

Христианская мысль более высоко оценивает миссию Израиля, чем сам Израиль. Христиане более возвышенно видят историю Израиля, чем сами иудеи, так как видят в ней не самослужение Израиля, но его служение человечеству, Новому всеобщему Завету. Израиль существует не для себя, и не для своего узконационального торжества, а для всех: придет Ожидаемый всеми народами. Без Евангелия, без наднационального замысла исторические книги Ветхого Завета — это самые душные книги человечества. Нет оправдания той крови, тем судорожным прижиганиям. Или это — нас ради всех человек, или это всего лишь националистическая похоть. Поэтому и нельзя читать Библию как простую национальную хронику, то есть еврейскими глазами. Только взяв (вырвав) Библию из рук иудеев, можно сохранить уважение к ней у человечества. Не украли христиане Библию, а сохранили.

Христиане не разожгли антисемитизм, а на многие столетия его пригасили. Вспомним античность: «Рассказывают, что когда Марк Аврелий на пути в Египет проезжал через Палестину, то, испытывая отвращение к вонючим и нередко производившим смуты иудеям, скорбно воскликнул: «О маркоманны, о квады, о сарматы! Наконец я нашел людей хуже вас»» (Аммиан Марцеллин. Римская история. 24, 5, 5). А ведь Марк Аврелий — это «философ на троне», человек образованный и терпимый… «Антиох Епифан был действительно сумасбродом, но все, что творил над евреями, вовсе не воспринималось как чудовищное зверство окружающим его обществом и «народом» — он опирался, очевидно, на укоренившееся традиционное мнение. Антисемитизм уже числил за собой почтенный возраст» [33]. В конце концов, не христиане разрушили Иерусалим, но армия ничего еще не слышавших о Евангелии римских полководцев Тита и Веспасиана.

Вообще стоит прежде размышления над всплесками антисемитизма в христианском мире ознакомиться с исследованием С.Я. Лурье «Антисемитизм в древнем мире. Попытки объяснения его в науке и его причины». По его выводу, «причина антисемитизма лежит в самих евреях… Антисемитизм — явление не случайное, он коренится в разнице между духовным обликом еврея и не-еврея» [34]. Нет ни одного народа, который был бы сам по себе антисемитски настроен. Сначала на его земле поселялись евреи — а затем вспыхивала национальная рознь. Причем нередко этот же народ спокойно относился к колониям других племен, живущих на его территориях. Показательно также, что каждый раз погромы следуют за волной ассимиляции евреев к местной культуре. Значит, не само по себе ощущение отчужденности евреев было причиной антисемитизма. Скорее напротив, когда народ лучше узнавал склад мировоззрения евреев — он устраивал антиеврейские бунты.

Античный антисемитизм не мог иметь экономические причины. Если александрийские купцы боялись еврейской конкуренции — то ведь для того, чтобы этот свой страх использовать для подъема народа на еврейский погром, в народе уже должна была существовать антиеврейская настроенность. Также «нельзя видеть причины антисемитизма в реакционности правительств: правительство может только тогда играть на антисемитизме, когда он уже существует как нечто вполне сформировавшееся в народе. Римские императоры охотно посвящали себя в культы всевозможных варварских богов; они гордо носили титул Dacius, Sarmaticus и т.д. Но когда Веспаcиану и Титу после победы над евреями войско по обычаю предложило титул Judaicus, с каким негодованием они отвергли его!» [35]

И, конечно, совсем уж неумно видеть причину антисемитизма в «интеллектуальном превосходстве евреев». Русские, например, считают немцев или англичан умнее себя — но из этого не рождается никакого антигерманизма.

В общем — антисемитизм был и в античности. У всех народов на земле во все века возникала одна и та же реакция на евреев, когда те поселялись среди них в достаточно большом количестве. Эту реакцию христианство сдерживало и смягчало. Когда же (увы, не без помощи еврейских «либералов» [36]) в Германии христианство было раскачено и сброшено, язычество вновь показало — какова будет участь евреев, если на них посмотреть не в евангельской перспективе.

И второй фундаментальный факт из истории христианско-еврейских отношений: одна из первых тем христианского богословия — это защита Израиля. «Церковь Божия, избегая крайностей и тех и других (иудеев и гностиков), идет средним путем и не соглашается подчиниться игу закона, и не допускает хулить его и по прекращении его — за то, что он был полезен в свое время» [37]. Достаточно вспомнить издевки Цельса и Юлиана, дикие эскапады гностиков в адрес ветхозаветной истории и религии — и вновь станет ясно, что именно христианская Церковь отвела угрозу от Израиля.

Для Церкви было богословски необходимо защищать Ветхий Завет. Если бы она его отвергла — она поставила бы под сомнение самый драгоценный из своих догматов: Бог есть ЛЮБОВЬ (1 Ин. 4, 8). Если бы у Евангелия не было предыстории — то евангельская история выглядела бы случайной импровизацией. Бог, некогда создавший мир, забыл о нем. Его земные дети росли без пригляда. Но когда все же они хоть малость похорошели — Небесный Отец вдруг вспомнил о нас и заглянул в гости. В таком случае неправ евангелист Иоанн, сказавший о Христе: пришел к своим, и свои его не приняли (Ин. 1, II). Нет, не к своим, а к чужим пришел Он — если Он не посещал их прежде. И тогда, кстати, нет ничего странного и трагического в том, что чужие не приняли чужака. Вся трагедия Евангелия в том, что свои не приняли Своего…

Если отвергнуть ветхозаветную прелюдию к Евангелию — у нас не будет уверенности в самом главном: Любовь — она всегда в его Боге, или это было случайное чувство? Может, лишь однажды она Его посетила? И как Он не заботился о Своих земных детях до евангельских времен, также Он может забыть о них и после. Вопрос об Израиле в конце концов вопрос о нас самих. Можем ли мы быть уверены в том, что Бог и ныне с нами и будет впредь? Или же Тот, кто после первых грехов людей отвернулся от них и на тысячелетия их забросил, также реагирует и на наши беззакония? Есть ли в Боге, в Его любви и в Его терпении постоянство? Человеческое сердце требует надежды. А надежда требует вывода: да, Бог — Тот же. Христос вчера и сегодня и во веки Тот же (Евр. 13, 8). И до старости вашей Я тот же буду, и до седины вашей Я же буду носить вас; Я создал, и буду носить, поддерживать и охранять вас (Ис. 46, 4).

Защищая Евангелие, Церковь должна была защищать и мир Пророков. Не только из этических, но и из богословских соображений Церковь взяла под свою интеллектуальную защиту историю Израиля и его книги.

Теперь, надеюсь, понятнее, почему христиане озабочены тем, что иудеи остались «на второй год в первом классе», в классе Ветхого Завета: в этом классе учили довольно-таки жестоким вещам. И если иудеи так и останутся со своим ветхозаветным «буквариком» — то от них можно ждать самых неспровоцированных выплесков агрессии. Ну просто опять понравится им чья-то земля или жена — и снова они начнут вырезать «язычников»… А религиозной ненависти к иудеям у нас нет.

Прожив уже большую часть своей жизни в Церкви, я имею право засвидетельствовать: не христианское богословие порождает отчужденность от евреев. В Церкви (за исключением горстки маргиналов) нет религиозно мотивированного антисемитизма. Но есть другое: есть горькая память о том, что в погроме русской православной жизни, растянувшемся на большую часть XX века, чрезвычайно активное участие приняли евреи. И есть недоуменное вглядывание в лики современной власти (даже не столько банковской или политической, сколько журналистской): ну почему каждый раз, когда России ломают хребет, — в этом событии принимают активнейшее участие и более всего им восторгаются именно евреи?

Александр Галич, справедливо вступаясь за Пастернака, имел право пригрозить: «Мы поименно вспомним тех, кто поднял руку!» [38] Ну, а за Россию, за Бунина, за Гумилева, за Ахматову и Есенина — можно вступиться? Однако едва только начинаешь «поименно» вспоминать тех, кто крушил русскую империю, Русскую Церковь и русскую культуру, как скоро становится скучно: уж очень однообразная картина… Вот вполне символический эпизод: Штеренберг, заведующий отделом искусств Наркомпроса, когда составлялись списки художников на получение карточек на краски и кисти, вычеркнул из этого списка Нестерова [39], в чьем творчестве слишком много было «Святой Руси».

Верно, не произошел бы обвал России если бы не была больна она сама. Но представьте, что больной, неуравновешенный человек решил совершить самоубийство. Он стоит на подоконнике, раздумывая, прыгнуть ему или еще подождать. И тут входит в комнату его приятель и начинает его подзуживать: «Ты знаешь, все великие люди кончали жизнь самоубийством. Даже великий античный философ Эмпедокл так поступил. А вспомни Ставрогина! Не допускай жалости к себе и своим близким! Покажи им, что ты способен на поступок! Буревестник просит бури! Распахни окно, ощути романтику Революции!..» И несчастный прыгает вниз. Болезнь долго зрела в нем самом — это правда. Но так ли уж безвинен тот, кто в сотнях газет десятилетиями зудил ему: «бросься! кинься! решись! прокляни!»? И так ли уж бескорыстны эти подговорщики, если по итогам вышло, что «приятель» переехал в опустевшую квартиру из своего подвальчика (из «черты оседлости» — да прямо в «дети Арбата»).

Есть очень узнаваемая притча в предсмертной книге В. Солоухина: «Вот живет в крепком и светлом доме большая и благополучная семья. Пусть хоть крестьянская. Отец еще в силе, пятеро сыновей, у каждого сына по жене, свекровь, как полагается, дети. Попросился прохожий человек приютить его на несколько дней. Скромно попросился, где-нибудь около порога чтобы его приютили. Лишь бы тепло и сухо. Сидит он около порога и за всем наблюдает. Как работают, как едят, как друг с другом разговаривают. Вот идет мимо него один из сыновей. «Иван, а Иван, — говорит ему странник. — Это твоя жена Марья-то?» — «Моя». — «А что это на нее старик-то поглядывает? Отец-то твой? Он на нее поглядит, а она сразу и покраснеет. И улыбается как-то странно». — «Ты смотри у меня, — замахивается Иван в сердцах. — Расшибу!». — «Да я что? Я ведь ничего. Я только так. И нет ничего у них, сам знаю. Сдуру это я сболтнул, сдуру». «Степан, а Степан!» — «Ну что?» — «Отец-то твой Ивана-то больше любит, я замечаю. Разговор слышал. Сперва, говорит, Ивана отделю и лучшее поле ему отдам, а Степан подождет». Тут мимо странника проходит жена Ивана: «Марья! Степанова-то жена поглядывает на твоего Ивана. Завидует она тебе. Оно и понятно. Степан-то вон какой хилый, слабый, и Иван у тебя — кремень. А вот она к нему и льнет. А ты остерегайся. Пелагея-то вчера за каким-то зельем к старухе Матрене ходила». Степановой жене, Пелагее, другое скажет: «У Марьи-то платьев больше, чем у тебя. Видно, больше ее муж любит. А ты чем плоха…» Всем в отдельности нашепчет и наскажет: «Обирает вас отец-то. Вы работаете, работаете, а денежки он в кубышку кладет. А вы имеете такое же право…» Ну, короче, схема ясна. Через неделю в доме ни мира, ни семьи. Драки, кровопролития и убийства. Кого в больницу везут, кого на каторгу. После убитого мужа осталась Марья одна. Странник женился на ней и стал в доме хозяином. А, может, и ее прогнал, беззащитную. А себе со стороны другую бабу привел. А, между прочим, по этой простенькой схеме происходили на земле все революции» [40].

Вспомним также впечатление от «либерально-еврейской прессы» предреволюционных лет, сложившееся у яростного защитника евреев Василия Розанова: «Они будут нашептывать нашим детям, еще гимназистам и гимназисткам, что мать их — воровка и потаскушка, что теперь, когда они по малолетству не в силах ей всадить нож, то, по крайней мере, должны понатыкать булавок в ее постель, в ее стулья и диваны; набить гвоздиков везде на полу… и пусть мамаша ходит и кровянится, ляжет и кровянится, сядет и кровянится. Эти гвоздочки они будут рассыпать по газеткам. Евреи сейчас им дадут «литературный заработок», будут платить полным рублем за всякую клевету на родину и за всякую злобу против родины… «Революция» есть «погром России», а эмигранты — «погромщики» всего русского: русского воспитания, русской семьи, русских деревень, русских сел и городов [41]… «Как задавили эти негодяи Страхова, Данилевского, Рачинского… задавили все скромное и тихое на Руси, все вдумчивое на Руси. Было как в Египте — «пришествие гиксосов»…откуда-то «гиксосы» взялись, «народ пастырей», пастухи. Историки не знают, откуда и кто такие. Они пришли и разрушили вполне уже сложившуюся египетскую цивилизацию, существовавшую в дельте Нила две тысячи лет; разрушили дотла, с религией, сословиями, благоустройством, законами, фараонами. Потом, через полтора века, их прогнали. И начала из разорения она восстанавляться; с трудом, медленно, но восстановилась, «60-е годы у нас» — такое нашествие номадов. «Откуда-то взялись и все разрушили». В сущности, разрушили веру, церковь, государство (в идеях), мораль, семью, сословия» [42]. «Было крепостное право. Вынесли его. Было татарское иго. И его вынесли. «Пришел еврей». И его будем выносить. Что делать? что делать? что делать?» [43] «Так к полному удовольствию нашей современной печати совершится последний фазис христианства и заключатся судьбы всемирной истории. Настанет «хилиазм», «1000 лет» блаженства, когда будут писаться только либеральные статьи, -произноситься только либеральные речи, и гидра «национализма» будет раздавлена… Скучновато. Ах, канальственно скучновато везде…» [44]

Вспомним и дневниковую запись Александра Блока: «Тоска, хоть вешайся. Опять либеральный сыск. — Жиды, жиды, жиды» (7 марта 1915). «История идет, что-то творится; а жидки — жидками: упористо и умело, неустанно нюхая воздух, они приспосабливаются, чтобы НЕ творить (т.е. так — сами лишены творчества; творчество, вот грех для евреев). И я ХОРОШО ПОНИМАЮ ЛЮДЕЙ, по образцу которых сам никогда не сумею и не захочу поступить и которые поступают так: слыша за спиной эти неотступные дробные шажки (и запах чесноку) — обернуться, размахнуться и дать в зубы, чтобы на минуту отстал со своими поползновениями, полувредным (= губительным) хватанием за фалды» (27 июля 1917)» [45].

И как же все похоже на современную демократически-филосемитскую печать! «В марте 1998 года секретарь Совета Безопасности Андрей Кокошин объяснял на Российском телевидении ведущему телепрограммы «Подробности»: «Самое главное — сохранить научно-техническую базу, сохранить кадры судостроителей, разработчиков, моряков». Зачем?» [46] Ну, в самом деле, с «демократической»-то точки зрения — зачем России сохранять «научно-техническую базу»! Зачем наука и техника России, которая, по мнению «Русской мысли», есть «страна, которая обычно пользовалась репутацией страны антисемитской» [47].

И все же у этого неизбывного революционного энтузиазма евреев есть религиозные корни. Дело в том, что, когда Господь создавал Израиль, то сотворил его таким, чтобы он смог выжить среди более старших и более мощных как культурно, так и политически народов и империй. Израилю был дан поразительный талант сопротивляемости, талант революционерства. Чтобы Израиль смог выжить в империях — в египетской и вавилонской, греческой и римской — ему была дана пробивная сила, которой обладает травинка, взламывающая асфальт. Этот дар остался у Израиля и тогда, когда дары пророческие и духовные были у него отняты. Но теперь этот талант начал работать уже против христианских империй и культур. В любой революции, направленной на разрушение канонов и традиций, национальных форм бытия и сознания, евреи принимают активнейшее участие — или прямо ее устраивая, или провоцируя ее постоянным брюзжанием по поводу «этой страны» и «этих догм», или же организуя ей информационно-рекламную поддержку [48].

У каждого народа вырабатывается свой национальный идеал. Это может быть идеал благородного рыцаря, мудрого шута трудолюбивого пахаря, удачливого купца… Идеал Израиля — это Пророк. Пророк обличает пороки и язычников, и своего народа. Он бунтует ради поруганной или запыленно-подзабытой Правды. Секулярный вариант Пророка — «оппозиционный журналист». Этот еврейский идеал удачнее всего выражен в призыве Галича: «Сможешь выйти на площадь в тот назначенный час?!»

Православно-русский идеал был совершенно иным. Это был идеал тихого праведника. Добрый человек Древней Руси — это молитвенник, человек, неслышно и нерекламно созидающий добро в себе и раздающий его окружающим. Не пожар, а свечка: огонек, тянущийся к небу и светящий окружающим.

Но в России к началу XX века произошла смена национального идеала. Сначала она захватила интеллигенцию, а затем даже церковные люди забыли о своем идеале и стали смотреть на церковную же жизнь еврейскими глазами, оценивая служение церковных пастырей по меркам совершенно нецерковным. «Всякую борьбу, всякий подвиг со стороны Церкви эмиграция мыслила лишь как политический заговор, призыв к восстанию, к свержению внешнего владычества Советов. Делу духовного очищения народа, пробуждения в нем лучших человеческих свойств — делу, для которого так много потрудились при татарах и св. Алексий, и Преподобный Сергий, — беженское сознание не придавало почти никакого значения… Когда угроза казни нависла над головой Святейшего, некоторые круги эмиграции, не причастные ни умом ни сердцем к великому делу Церкви и личному подвигу Первосвятителя, страшно сказать — тайно желали, чтобы казнь совершилась, ибо они надеялись, что после такого удара волна народного негодования сметет советские твердыни» [49].

Сегодня в «православно-патриотической» печати раздаются упреки Патриарху за то, что он не воюет со светской властью. Церковных иерархов, пастырей и проповедников оценивают по тому, насколько громко, гневно, решительно и радикально они осуждают то, что считается принятым осуждать в современном православном истеблишменте. Человека лишают права на молчание. «А почему это ваш Патриарх промолчал тогда-то?»; «Как посмел Солженицын промолчать тогда?»; «А почему Вы не пишете на эту тему?». Ищут протеста, ищут обличителя, «вождя». Ищут не старца и не келейной тишины, а бунта и митинговщины. В обществе, даже церковном — спрос на бунтаря, а не на тихого строителя… Я сам болен этой болезнью — и потому вынужден о ней говорить…

И так силен в евреях революционный пафос, пророческий пафос, твердящий «мы в ответе за все», что даже в крещеных евреях, в евреях, принявших священство и более того — монашество, он продолжает вспыхивать. Весьма часто приходится замечать, что этнический еврей, ставший православным священником, превращается в человека «партии» и крайности. Он не может ограничить себя просто кругом своих приходских или монашеских обязанностей. Ему нужно «спасать Православие». И он или уходит в эксперименты, модернизм и экуменизм, требуя «обновления», или же проводит «консервативную революцию», вполне по-фарисейски требуя непреклонного исполнения всех предписаний Типикона и древних канонов и возмущаясь тем, что современная церковная жизнь не совсем им соответствует. И, конечно, во втором случае он и сам не замечает, что стал модернистом. Ибо это модернизм — студенту семинарии или академии писать донос на профессора, якобы уклонившегося в ересь. Ибо это модернизм — когда начинающий преподаватель-монах обходит классы и спальни семинаристов, настраивая их против старших профессоров. Ибо это модернизм — обращаться к Патриарху не с «прошениями», а с «заявлениями», в которых «смиренные иноки» «присоединяются к требованиям».

Для еврея почти невозможно не считать себя мерилом истины и Православия. Все, что отличается хоть на йоту, — это непременно угроза демократии, или угроза человечеству, или угроза Православию. Рано или поздно еврей, поначалу робко-смиренный, все же ощутит себя цензором. «Великий Инквизитор» всех времен и народов — Торквемада — был крещеным евреем…

Вот это неумение просто «жить рядом» и порождает в самых разных обществах антисемитские настроения, порождает рано или поздно крик души (или — что хуже — толпы): да оставьте же вы нас в покое, не учите жить, не контролируйте нашу жизнь ни финансово, ни идеологически, не навязывайте нам ваше толкование нашей истории, нашей культуры и наших святынь!

Примечания:
Циркин Ю.Б. Карфаген и его культура. М., 1987. С. 132.
Циркин Ю.Б. Карфаген и его культура. М., 1987. С. 180-182.
Честертон Г.К. Вечный человек. М., 1991. С. 162.
И цветы, и шмели, и трава, и колосья,
И лазурь, и полуденный зной…
Срок настанет — Господь сына блудного спросит:
«Был ли счастлив ты в жизни земной?»
И забуду я все — вспомню только вот эти
Полевые пути меж колосьев и трав,
И от сладостных слез не успею ответить,
К милосердным коленям припав…
Иван Бунин.
Поскольку первые книги Ветхого Завета появляются уже после того, как шумерские мифы сложились и были занесены на глиняные таблички, в них содержится неизбежная и очевидная полемика с предшествовавшей традицией, т. е. с этими самыми шумерскими мифами — порой весьма саркастическая. Вот пример такой библейской иронии: в вавилонском эпосе «Энума Элиш» повествуется, что была построена «башня высотою с Апсу», то есть с бога неба. В Библии также упоминается «башня высотою до небес». Вроде бы — сказано то же самое. Однако башня, высотой с верховного вавилонского бога, при всей ее огромности для Бога Библии, Ягве, оказалось столь незначительна, что Ему пришлось «сойти», чтобы ее рассмотреть (Быт. II, 5). Хоть башня и «равна Апсу» — супругу Тиамат и первобогу вавилонской теогонии — но Ягве неизмеримо выше. Люди продолжают штурмовать небеса, но только если Господь сходит, они встречаются лицом к лицу.
«В Пасху Господь сокруши врата медная (Пс. 106, 16). Не сказано: отверз, но сокруши, чтобы темница сделалась негодною. Итак, когда Христос сокрушил, кто другой будет в состоянии исправить? Что Бог разрушит, то кто потом восстановит?» (Св. Иоанн Златоуст. Творения. Т. 2. Кн. 1. СПб., 1896. С. 433).
Св. Иоанн Златоуст. Беседы о покаянии. VII // Творения. Т. 2. Кн. 1. СПб., 1896. С. 365.
Св. Иоанн Златоуст. Беседы о статуях. IV // Творения. Т. 2. Кн. 1. СПб., 1896. С. 58.
Гвардини Р. Познание веры. Брюссель. 1955. С. 16.
Там же. С. 17.
Лебедев А.П. Духовенство древней Вселенской Церкви от времен апостольских до Х века. СПб., 1997. С. 257.
Там же.
Об обеих возможных этимологиях слова Израиль см. в издательском комментарии к книге: Климент Александрийский. Педагог. М., 1996. С. 73-74.
Моисей — Богу: Ибо народ сей жестоковыен (Исх. 34, 9). Бог — Моисею: Я вижу народ сей, и вот, народ он — жестоковыйный (Исх. 32, 9). Букв. кеше-ореф — «с твердым затылком»; упрямый, несгибаемый.
В Неделю о мытаре и фарисее церковное песнопение призывает: «Потщимся подражать фарисеовой добродетели и мытареву смирению». «И фарисей, благодаря Бога за свои добродетели, не солгал, но говорил истину, и не за то был осужден; ибо мы должны благодарить Бога, когда сподобил нас сделать что-либо доброе. И не за то он был осужден, что сказал несмь яко же прочни человецы, но когда он обратился к мытарю и сказал: или якоже сей мытарь — тогда он подвергся осуждению, ибо он осудил самое лицо, самое расположение души его и всю жизнь его» (Авва Дорофей. Душеполезные поучения и послания. Троице-Сергиева Лавра, 1900. С. 80-81).
Флусер Д. Иисус. М., 1992. С. 44-46.
Пример заповеди, которая была сама в себе «недоброй», но некоторое время полезной: обрезание. На место древнего семитского (финикийцы — семиты) обычая приносить в жертву божеству первенца приходит обрезание: кровь ребенка льется перед лицом Бога, но все же — не вся. «По жестокосердию» Израиля ему разрешается кровавый обряд. Позднее «новый Израиль» — христиане — откажутся от него, заменив Крещением. Теперь уже восьмидневный малыш не проливает свою кровь ради Бога, но он крестится в воспоминание о той Крови, которую Бог пролил ради него. В иудаизме же этот обряд остался до сих пор. ^
Штайнзальц Адин. Иудаизм и христианство // Лехаим. Кременчуг, 1997. № 22-23. Ср. мнение светского еврея: «Иудаизм в своей литературе — религиозной, «благочестивой» и богослужебной — почти не занимался вопросом о «спасении» личности, наподобие христианства. Все его содержание — это вечные жалобы на поругание еврейского имени, на нестерпимые страдания евреев; зачем, спрашивают Бога, Он отдает верных и избранных на поругание ненавистников Его имени и нечестивцев?» (Лурье Я.А. Письма сыну. Публ.: IN MEMORIAM. Исторический сборник памяти Ф.Ф. Перченка. М.; СПб. 1995. С. 225).
Диспут Нахманида. Иерусалим; Москва. 1992. С. 32-33.
Вспомним историю с пророком Валаамом. Он не еврей, а язычник с Евфрата (Числ. 22, 5). И все же он исполняет повеление Бога и благословляет евреев в их войне против Валака, царя Моавитского. Война, кстати, началась всего лишь из-за того, что один из евреев взял в жены мадианитянскую девушку. Как ни странно, за этот поступок еврейского солдата звучит приказ: «отмети Мадианитянам». Затем сам Валаам был убит при разгроме мадианитян (Числ. 31, 8)… Это первый пророк, убитый евреями… Однако во время одной — из встреч с Богом Валаам молился: Да умрет душа моя смертью праведников, и да будет кончина моя, как их! (Числ. 23, 10). Значит, это и есть кончина праведника — безвинная кончина от рук своих же, от слуг своего Господа… Так Валаам оказывается прообразом Христа.
«Иуда предавал Христа в сознании служения мессианской идее, ибо думал, что предает лжемессию во имя истинного Мессии. Когда же он увидел, что те, кому он вручил жизнь Преданного Учителя, совсем и не верят в мессию, а только хитростью купили предателя для своих личных целей, тогда сознание всей этой лжи, непоправимой ошибки, гнусности и неправды, стыд и раскаяние сделали то, что сребреники теперь жгли руки и сердце предателя». (Тареев М.М. Иуда Предатель // Богословский Вестник. 1908, январьапрель; Т. 1. Сергиев Посад, 1908. С. 5.)
Даймонт М. Евреи, Бог и история. М., 1994. С. 183.
«Как от всего тела Адама взятая часть была устроена в женщину, из женщины тоже взятая часть была устроена в мужа и становится новым Адамом, Господом нашим Иисусом Христом, и из остатка, то есть через тело Владычное, благословение перешло на все человечество» — преп. Симеон Новый Богослов. (Цит. по: Архиеп. Василий (Кривошеий). Преподобный Симеон Новый Богослов. Нижний Новгород, 1996. С. 346).
Анри де Любак. Католичество. Милан, 1992. С. 50. Это суждение Любак подкрепляет ссылкой на св. Илария Пиктавийского. ^
Лёзов С. Новый Завет и Голокауст // Актуальные проблемы современной зарубежной политической науки. Вып 3. Христианство и политика. М., ИНИОН. 1991. С. 153.
Там же. С. 174.
Не отдавай в рост брату твоему ни серебра, ни хлеба. Иноземцу отдавай в рост, а брату твоему не отдавай в рост (Втор. 23, 19-20). Между прочим, именно эта двойственность стала причиной того, что финансы средиземноморского мира оказались собраны в руках еврейских банкиров: в эпоху Средневековья и Реформации христиане считали греховным давать деньги под проценты кому бы то ни было, а иудеи полагали возможным ссужать деньги под проценты иноплеменникам. Вообще есть доля истины в ехидных словах барона Унгерна (кстати, буддиста, а не христианина): «Талмуд проповедует терпимость ко всем и всяческим способам достижения цели» (цит. по: Юзефович Л. Самодержец пустыни. Феномен судьбы барона Р.Ф. Унгерн-Штернберга. М., 1993. С. 228).
Лёзов С. Христианство после Освенцима // Актуальные проблемы современной… С. 196.
Именно «В национализме Израиля был элемент, противный христианству, враждебный ему; и если Израиль дал Христу первых Его апостолов, то он же породил и Его первых врагов, первое антихристианское движение» (Трубецкой С.Н. Сочинения. М., 1994. С. 265).
Гордон Й. Райский сад. М., 1996. С. 30, 42-43, 47, 136. Автор — член директората раввинских судов Израиля.
Пятикнижие Моисееве, или Тора, с русским переводом, комментарием, основанным на классических толкованиях. Под общей ред. Г. Брановера. Иерусалим; М. 1991. Т. 1. Брей-шит. С. 18).
Culman O. Le salut dans l`histoire. Paris, 1966. Р. 155.
Лурье Я.А. Письма сыну // IN MEMORIAM. Исторический сборник памяти Ф.Ф. Перченка. М.; СПб. 1995. С. 226.
Лурье С.Я. Антисемитизм в древнем мире. Попытки объяснения его в науке и его причины. Пг. 1922. С. 5.
Лурье С.Я. Письма отцу // IN MEMORIAM. Исторический сборник памяти Ф.Ф. Перченка. М.; СПб. 1995. С. 220.
Когда речь идет об иудаизме, который царствует на бирже, подкупает и вдохновляет большую часть журналов, — само собой разумеется, дело здесь не в Ветхом Завете и не в национальности, возведенной на степень избранного племени. Это — нечто неосязаемое и неуловимое в целом, это — экстракт из всех элементов, в основе своей враждебных нравственному и социальному порядку, сложившемуся на христианских началах. Элементы эти встречаются всюду, но для того, чтобы сгруппировать их в доктрину и сложить их в политическую партию, необходимо было чутье, безошибочность инстинкта и абсолютная безоглядочность в логике отрицания, которыми обладали только евреи. Для этого требовалось весьма древнее предание, просвещение вполне внехристианское и внехристианская же история целого племени» (Самарин Ю.Ф. Письмо из Берлина от 21.2.1876).
Св. Иоанн Златоуст. Шесть слов о священстве. Forestville, 1987. С. 72.
Вообще, когда говорится о преследовании Пастернака советской властью, то необходимо иметь ввиду, что он сам бывало, любезничал с ней. «Дорогой Саша! — пишет он Фадееву. — Когда я прочел в «Правде» твою статью «О гуманизме Сталина», мне захотелось написать тебе. Мне подумалось, что облегчение от чувств, теснящихся во мне всю последнюю неделю, я мог бы найти в письме к тебе. Как поразительна была сломившая все границы очевидность этого события, и его необозримость! Это тело в гробу с такими исполненными мысли и впервые отдыхающими руками вдруг покинуло рамки отдельного явления и заняло место какого-то как бы олицетворенного начала, широчайшей общности, рядом с могуществом смерти и музыки, могуществом подытожившего себя века и могуществом пришедшего ко гробу народа… Какое счастье и гордость, что из всех стран мира именно наша земля стала родиной чистой мысли, всемирно признанным местом осушенных слез и смытых обид!» (Б. Пастернак — А. Фадееву. 14.3.1953. Публикация: Континент № 90, М.; Париж. 1997. С. 213). В статье Фадеева была фраза об отличии сталинского гуманизма «от всех и всяческих форм христианского гуманизма и от всех разновидностей старого «классического» гуманизма буржуазно-демократического толка».

Странно не то, что Пастернак понудил себя написать такие строки. Странно то, что либеральная пресса ни словом его за это не попрекнула. А вот Патриарха Алексия I за подобные же слова, сказанные в те же дни, она поносит неустанно. Опять — двойной стандарт… Если уж не судить за те слова, что тогда говорились по сути из-под пытки, то не судить никого: ни Пастернака, ни церковных иерархов.
Солоухин В. Последняя ступень. М., 1995. С. 158.
Солоухин В. Последняя ступень. М., 1995. С. 96-97.
Розанов В.В. Не нужно давать амнистию эмигрантам // Собрание сочинений. Легенда о Великом инквизиторе Ф.М. Достоевского. Литературные очерки. М., 1996. С. 598-599.
Розанов В.В. Из книги, которая никогда не будет издана // Собрание сочинений. Легенда о Великом инквизиторе Ф.М. Достоевского. Литературные очерки. М., 1996. С. 636-637.
Розанов В.В. В «вечер Бейлиса» // Розанов В. В. Обонятельное и осязательное отношение евреев к крови. СПб., 1914. С. 131.
Розанов В.В. «Обескровленные» журналисты // Розанов В. В. Обонятельное и осязательное отношение евреев к крови. СПб., 1914. С. 123.
Цит. по: Крутов А. Сексуальное сияние звезд «серебряного века» // Новый взгляд. Приложение к Вечерней Москве.1995. 28 окт.
Водолазов А. Примаков совершил переворот, которого Президент даже не заметил // Русская мысль. 1998. 21 окт.
Голенпольский Т., член Президиума Российского Еврейского Конгресса // Русская мысль. 1998. 16 сент.
Я.А. Лурье упоминает о «роли евреев при возникновении протестантизма». (Письма сыну // IN MEMORIAM. Исторический сборник памяти Ф.Ф. Перченка. М.; СПб. 1995. С. 216). ^
Курдюмов М. Подвиг св. Сергия Радонежского и дело митрополита Сергия // Путь. 1928. № 11, июнь. С. 108.

Источник: Азбука Веры