Христианская наука

• Главная
• Библиотека
• Труды святых отцев
• Христианская наука

Вступленiе.

1. Есть извѣстныя правила, способствующія къ уразумѣнію смысла Священнаго Писанія; вижу на опытѣ, что ихъ не безъ пользы можно преподать любителямъ слова Божія, дабы сіи люди не только съ успѣхомъ могли читать толкователей Священнаго Писанія, но и сами объясняли бы оное другимъ. Сіи-то правила рѣшился я изложить для желающихъ и могущихъ принимать наставленія, — если только Господь благословитъ перо мое счастливо раскрыть тѣ мысли, кои Онъ обыкновенно внушаетъ мнѣ въ минуты моего размышленія о Священномъ словѣ Его. Но прежде, нежели приступлю къ моему предмету, почитаю за нужное отвѣтствовать тѣмъ изъ моихъ читателей, кои захотятъ, или же захотѣли бы порицать меня, когда бы я предварительно не успокоилъ ихъ. Если и послѣ этого найдутся люди, кои станутъ упрекать меня, по крайней мѣрѣ они не успѣютъ другихъ соблазнить, и не отвлекутъ ихъ отъ полезнаго занятія къ невѣжественной праздности; а это могли бы они сдѣлать, если бы нашли ихъ беззащитными и не готовыми къ отвѣту.

2. Одни будутъ порицать настоящій трудъ мой потому, что не поймутъ хорошо преподанныхъ мною правилъ. Другіе, понявши ихъ, захотятъ воспользоваться, и на основаніи сихъ правилъ станутъ дѣлать опыты изъясненія Писанія; но не успѣвъ открыть и изъяснить то, чего желали, тотчасъ заключатъ, что я трудился напрасно, и что трудъ мой никому не принесетъ пользы потому только, что они не умѣли имъ воспользоваться. Третій родъ критиковъ моихъ составится изъ такихъ людей, кои или въ самомъ дѣлѣ хорошо объясняютъ Писаніе, или только такъ думаютъ о себѣ. — Если сіи люди пріобрѣли способность (истинную или мнимую) изъяснять Писаніе безъ пособія тѣхъ правилъ, кои я намѣренъ изложить; то будутъ вопіять, что мои правила ни для кого не нужны, и что все, въ нихъ преподаваемое касательно изъясненія темныхъ мѣстъ Писанія, можетъ быть узнано и постигнуто при посредствѣ одного Божественнаго дара — свыше.

3. Всѣмъ моимъ критикамъ въ немногихъ словахъ отвѣтствую слѣдующее: не понимающіе настоящаго моего сочиненія, конечно, не меня должны порицать за то, что не понимаютъ его; такъ же точно, какъ не въ правѣ были бы они сердиться на меня въ такомъ случаѣ, когда бы имъ хотѣлось, напримѣръ, увидѣть новую луну, или какую-нибудь не ясную звѣзду, и я съ своей стороны пальцемъ указывалъ бы имъ на оныя, а у нихъ между тѣмъ не доставало бы остроты зрѣнія не только для луны и звѣзды, но даже для того, чтобы хоть перстъ мой увидѣть. — Тѣ, кои узнаютъ и хорошо поймутъ мои наставленія, а между тѣмъ при помощи ихъ изъяснятъ темныя мѣста Писанія будутъ не въ состояніи, тѣ пусть заключатъ изъ сего, что у нихъ есть способность только на то, чтобы видѣть одинъ перстъ мой, но не достаетъ силъ на то, чтобы усматривать звѣзды, этимъ перстомъ указуемыя. А посему какъ тѣ, такъ и другіе должны удержаться отъ невыгодныхъ сужденій о моемъ трудѣ, и для озаренія очей своихъ должны испрашивать Божественнаго свѣта свыше. Ибо я могу двигать перстомъ моимъ для того, чтобы указывать извѣстные предметы, но отнюдъ не въ состояніи дать человѣку глазъ на то, чтобъ онъ ясно могъ видѣть и средство, которымъ я указываю, и предметъ, который хочу указать.

4. Наконецъ чтобы смягчить неудовольствіе противъ меня людей, похваляющихся Божественнымъ даромъ, и самонадѣянно усвояющихъ себѣ способность разумѣть и объяснять Писаніе безъ такихъ правилъ, какія здѣсь будутъ преподаны, и потому готовыхъ почитать трудъ мой излишнимъ, — я могу и долженъ сказать этимъ людям, что хотя они имѣютъ право восхищаться великимъ даромь Божіимъ, но не должны забывать, что они по крайней мѣрѣ азбукѣ научились не отъ Бога, а отъ людей, и учась ей, нисколько не думали, что поступаютъ худо, не подражая примѣру Антонія Великаго, египетскаго инока, о коемъ разсказываютъ, будто онъ вовсе безъ науки, по одной наслышкѣ, зналъ все Писаніе на память, и при помощи одного здраваго размышленія совершенно разумѣлъ оное; — или примѣру одного благочестиваго раба изъ варваровъ, который, по недавнимъ извѣстіямъ, полученнымъ мною отъ почтенныхъ и достойныхъ вѣроятія людей, ни у кого не учился грамотѣ, а только молилъ Бога, да открыетъ ему разумѣніе письменъ, и получилъ полное свѣдѣніе въ оныхъ; такъ что послѣ тридневной молитвы, къ удивленію присутствовавшихъ, вдругъ началъ ясно и скоро читать принесенную ему Библію.

5. Если послѣднее покажется кому-либо несовершенно вѣроятнымъ, я не буду упорно прекословить, ибо не вижу никакой нужды въ томъ. Для моей цѣли довольно, что имѣю дѣло съ христіанами, кои хвалятся возможностію знать Писаніе безъ руководства человѣческаго, и кои неоспоримо обладаютъ въ семъ отношеніи великимъ благомъ, если только въ самомъ дѣлѣ обладаютъ имъ. Какъ бы ни судили таковые, но необходимо должны согласиться со мною по крайней мѣрѣ въ томъ, что каждый изъ насъ отъ самаго дѣтства научился своему природному языку чрезъ постоянную привычку слышать оный отъ другихъ, — научился и еще какому-либо языку, напримѣръ греческому, еврейскому и т. п. или такъ же по наслышкѣ, или при помощи извѣстнаго наставника, — не Бога, а просто человѣка. Спрашиваю: зачемъ мы поступили и поступаемъ такимъ образомъ? Почему имѣя въ виду, что апостолы, по сошествіи Святаго Духа, въ одно мгновеніе не учась заговорили языками всѣхъ народовъ, давно не начнемъ совѣтовать всѣмъ братіямъ, чтобы они не учили дѣтей своихъ ни своему, ни чужому языку, — въ ожиданiи чуда? — А съ кѣмъ не послѣдуетъ тогоже чудеснаго событія, какое было съ апостолами: тотъ въ слѣдствіе сего пусть не почитаетъ себя полнымъ христіаниномъ, или по крайней мѣрѣ долженъ сомнѣваться въ полученіи Святаго Духа!… Не думаю чтобы, кто-либо согласился съ сими мыслями. — Пусть же каждый безъ гордости учится у человѣка тому, чему дóлжно учиться отъ людей: равнымъ образомъ и наставляющій другихъ пусть безъ гордости и зависти преподаетъ то, что самъ приобрѣлъ. Не станемъ искушать Того, въ Кого мы увѣровали, дабы не обольстилъ насъ своею хитростію и злобою до такой степени, что мы не захочемъ ходить и въ храмы Божіи даже для слушанія и изученія самаго Евангелія; не захочемъ читать святой кодексъ, не захочемъ внимать чтущему или проповѣдающему доброму человѣку, въ напрасномъ ожиданіи, что вотъ восхитятъ насъ до третьяго неба, аще въ тѣлѣ, аще кромѣ тѣла, какъ говоритъ Апостолъ (2 Кор. 12, 2), и что тамъ услышимъ мы неизреченные глаголы, ихъ же не лѣть есть человѣку глаголати, или увидимъ Господа Іисуса, и будемъ слушать Евангеліе лучше отъ Него самаго, нежели отъ человѣка.

6. Будемъ, говорю, остерегаться сихъ чрезъ мѣру надмѣнныхъ мыслей, какъ весьма опасныхъ искушеній. Помыслимъ, что и самъ апостолъ Павелъ, хотя первоначально повергнутъ на землю и наставленъ былъ Божественнымъ гласомъ съ неба (Дѣян. 9, 7), но въ посдѣдствіи посланъ къ человѣку для принятія таинствъ и соединенія съ Церковію (Дѣян. 9, 10-19). Вспомнимъ, какъ Корнилій сотникъ, хотя былъ извѣщенъ отъ ангела, что молитвы его услышаны и милостыня принята, однакожъ посланъ былъ къ Петру (Дѣян. 10, 1-6), не только для принятія таинствъ, но и для наученія тому, чему дóлжно вѣровать, чего надѣяться, и что любить. Нѣтъ сомнѣнія, что и всякій способъ наученія могъ и можетъ совершаться чрезъ ангела; но въ такомъ случаѣ участь человѣчества была бы весьма низка, если бы Богъ не благоволилъ сообщать людямъ слóва Своего чрезъ людей же. Какимъ образомъ оправдалось бы изреченіе Писанія: храмъ Божій святъ есть, иже есте вы (1 Кор. 3, 17); если бы Господь не открывалъ воли Своей изъ сего храма, а все, нужное для наученія человѣка, сообщалъ бы съ неба и чрезъ ангела? Самая любовь, связующая людей союзомъ единства, не имѣла бы ближайшаго средства къ тѣснѣйшему соединенію и, такъ сказать, взаимному преліянію и срастворенію душъ, если бы люди ничему не научались отъ людей же.

7. Упоминаемый въ Апостольскихъ Дѣяніяхъ евнухъ, который читалъ пророка Исаію, не понимая его, былъ посланъ апостоломъ не къ ангелу, и не чрезъ ангела, не чрезъ внутреннее озареніе открыто ему то, чего онъ не понималъ; но Божественнымъ внушеніемъ приведенъ былъ къ нему Филиппъ, который зналъ пророка Исаію, — который сѣлъ съ нимъ, и изъяснилъ ему человѣческими словами непонятное для него пророчество (Дѣян. 8, 26-35). Съ Моѵсеемъ не самъ ли Богъ бесѣдовалъ? Однакожъ Моѵсей безъ гордости принялъ совѣтъ тестя своего, — иноплеменника, касательно управленія многочисленнымъ народомъ іудейскимъ (Исх. 18, 14-24): ибо зналъ, что ктобы ни подалъ истинный и полезный совѣтъ, его дóлжно относить не къ лицу совѣтующаго, а къ Тому, Который есть самая Истина, — къ предвѣчному Богу.

8. Наконецъ, положимъ, что тотъ правильно думаетъ, кто почитаетъ себя въ состояніи объяснять темныя мѣста Писанія безъ человѣческихъ правилъ, съ помощію одного Божественнаго дара; ибо въ самомъ дѣлѣ таковая способность, если есть, не есть собственная — естественная его способность, а сообщенная Богомъ, особенно если онъ ищетъ славы Божіей, а не собственной. Но читая и понимая Писаніе, зачѣмъ онъ самъ старается объяснять оное другимъ, а не предоставляетъ ихъ Богу, дабы и они, подобно ему, были наставлены въ Писаніи не человѣкомъ, а непосредственно самимъ Богомъ? Затѣмъ, конечно, что страшится услышать отъ Господа: лукавый рабе и лѣнивый, подобаше тебѣ сребро мое вдати торжникомъ (Матѳ. 25, 27)! Такимъ образомъ, если эти люди устно или письменно сообщаютъ другимъ то, что сами знаютъ; то и я не заслуживаю порицанія, намѣреваясь сообщить другимъ не только то, что имъ нужно знать, но и то, какъ поступать въ приобрѣтеніи познанія извѣстныхъ предметовъ: хотя, само собою разумѣется, никто изъ насъ не долженъ хвалиться чѣмъ-либо, какъ своею собственностію, исключая, можетъ быть, одной только лжи. Ибо все истинное происходитъ отъ Того, Который сказалъ о Себѣ: Азъ есмь Истина (Iоан. 14, 6). И что мы имѣемъ, чего бы не получили? А если получили, то что хвалиться, какъ будто не получали (1 Кор. 4, 7)?

9. Кто читаетъ слушающимъ что-либо написанное, тотъ показываетъ, что онъ умѣетъ читать; напротивъ, кто учитъ самымъ письменамъ, тотъ передаетъ другимъ умѣнье читать; — хотя тотъ и другой сообщаетъ только то, что самъ приобрѣлъ отъ другихъ. Равнымъ образомъ, кто излагаетъ слушателямъ то, что онъ понимаетъ въ Писаніи, тотъ какъ бы читаетъ имъ письмена, ему извѣстныя: но кто научаетъ, кáкъ понимать Писаніе, тотъ подобенъ научающему самымъ письменамъ. Какъ умѣющій читать не имѣетъ нужды въ другомъ человѣкѣ для прочтенія написаннаго въ книгѣ: такъ и знакомый съ правилами, кои я намѣренъ преподать, не будетъ имѣть нужды въ другомъ для уразумѣнія какаго-либо темнаго мѣста Писанія; но самъ, какъ бы по готовымъ уже слѣдамъ, безъ всякой погрѣшности, дойдетъ до смысла, скрывающагося въ словѣ Божіемъ; по крайней мѣрѣ никогда не впадетъ въ нелѣпость какого-либо ложнаго и вреднаго мнѣнія. — Заключаю: настоящее твореніе мое само можетъ достаточно показать, справедливы ли, чьи бы то нибыло, возраженія противъ труднаго предпріятія, на которое рѣшаюсь. Между тѣмъ, мнѣ не показалось излишнимъ помѣстить здѣсь предувѣдомленіе, дабы съ одной стороны дать въ немъ приличный, по моему мнѣнію, отвѣтъ нѣкоторымъ изъ самыхъ упорныхъ критиковъ моихъ, — съ другой, чтобы сдѣлать оное началомъ пути, на который въ слѣдующей книгѣ я намѣреваюсь вступить.

Книга 1. О предметахъ вообще, о главной цѣли Священнаго Писанія и главномъ правилѣ къ уразумѣнiю его.

1. Два главныхъ предмета, кои дóлжно имѣть въ виду, занимаясь ученымъ образомъ Священнымъ Писаніемъ: 1) способъ находить истинный смыслъ онаго, и 2) способъ сообщать, или излагать сей смыслъ другимъ. Посему и я сначала буду разсуждать о томъ, какъ находить смыслъ, а послѣ о томъ, какъ сообщать оный.

Рѣшаясь на сіе великое и трудное дѣло, боюсь, не безразсудно ли, предпріемлю его, когда соображаю, какъ не легко мнѣ выполнить это. — Точно не легко, если надѣяться на одни собственныя силы! Но, я всю надежду совершить мой трудъ возложилъ на Того, Кто благоволилъ уже много внушить мнѣ благихъ истинъ въ минуты моего размышленія о Его Святомъ словѣ: живо помню сіи истины, и нечего бояться мнѣ, чтобы Господь сталъ отказывать и въ прочихъ необходимыхъ для меня свѣденіяхъ, если только я благоразумно начну употреблять на пользу другихъ то, что мнѣ уже дано отъ Него. Ибо если вещь такова, что чрезъ раздѣленіе ея съ другими людьми ни сколько не оскудѣваетъ; то если намъ даютъ ее, а мы напротивъ имѣемъ, и не даемъ ея другимъ, — мы пользуемся сею вещію не надлежащимъ образомъ. Господь сказалъ: имущему дано будетъ (Матѳ. 13, 12). Слѣдовательно Онъ дастъ имущимъ, т. е. такимъ людямъ, кои съ любовію употребляютъ на пользу другихъ то, что сами получили отъ Него, — умножитъ и преумножитъ дары свои. Упоминаемыхъ въ Евангеліи (Матѳ. 14, 17; 15, 34) хлѣбовъ было только пять, а въ другомъ случаѣ только седмь, пока ихъ не начали раздавать алчущему народу; а какъ скоро начали, то сими хлѣбами насытилось нѣсколько тысячь человѣкъ, и сверхъ того наполнено было немало корзинъ и мѣшковъ. Вѣрую, что какъ хлѣбъ чудесно умножился въ ту пору, когда его преломляли, такъ и мои свѣденія, дарованныя мнѣ Господомъ для предпринимаемаго мною сочиненія, Его же всемогущею силою умножатся, когда я стану иждивать ихъ на пользу ближнихъ, — и настоящее служеніе мое не окажется скуднымъ, а утѣшитъ меня и моихъ братій чудеснымъ изобиліемъ.

2. Всякая наука занимается либо предметами, либо извѣстными знаками, предметы выражающими. Нѣтъ сомнѣнія, что всѣ предметы мы вообще познаемъ посредствомъ знаковъ, оные представляющихъ; но здѣсь предметомъ или вещію (res) собственно я называю то, что само по себѣ не употребляется къ означенію чего либо другаго, напримѣръ: дерево, камень, животное. Надобно однакожъ замѣтить, что иногда одни и тѣже предметы служатъ вмѣстѣ и знаками для выраженія другихъ предметовъ, какъ напримѣръ: то древо, коимъ, по Писанію, Моѵсей усладилъ горкія вóды Мерры (Исх. 15, 25), — тотъ камень, который Іаковъ положилъ себѣ въ возглавіе (Быт. 28, 11), — то животное, которое Авраамъ принесъ вмѣсто своего сына на жертву (Быт. 22, 13). Съ другой стороны есть знаки (signa), коихъ все употребленіе именно состоитъ только въ означеніи или выраженіи предметовъ: таковы наши слова и вообще языкъ человѣческій; ибо слова употребляемъ мы только для того, чтобы выразить и означить ими извѣстный предметъ. Отсюда видно: что такое называю я знаками? Именно то, что употребляется къ означенію предметовъ. Впрочемъ, въ смыслѣ отвлеченномъ, всякой знакъ есть вмѣстѣ и предметъ, — ибо что не есть предметъ, то собственно есть ничто, — но не всякой предметъ есть знакъ. Различая такимъ образомъ предметы и знаки, я при разсужденіи въ послѣдствіи о предметахъ, буду говорить такъ, что хотя бы нѣкоторые изъ нихъ могли вмѣстѣ служить и знаками другихъ предметовъ, то это не помѣшаетъ главному раздѣленію моего изслѣдованія на двѣ части, по коему въ одной буду разсуждать я о самыхъ предметахъ, а въ другой о знакахъ. Пусть только читатель твердо помнитъ что въ первой части моего трактата мнѣ слѣдуетъ разсматривать, что такое предметы, сами въ себѣ, а не что они могутъ еще означать кромѣ самихъ себя.

3. Предметы вообще суть троякаго рода: одними изъ нихъ дóлжно наслаждаться, другими пользоваться, а иными и наслаждаться и пользоваться вмѣстѣ. Тѣ, коими дóлжно наслаждаться, дѣлаютъ насъ блаженными, а тѣ, коими — пользоваться, помогаютъ намъ достигать блаженства, т. е. вспомоществуютъ къ достиженію такихъ вещей, кои дѣлаютъ насъ блаженными, и къ тѣснѣйшему соединенію съ ними. Что касается до насъ, наслаждающихся и пользующихся, то, будучи поставлены какъ бы въ срединѣ между тѣми и другими предметами, мы затрудняемъ свое шествіе, если начинаемъ наслаждаться тѣми изъ нихъ, коими только дóлжно пользоваться, а иногда и совсѣмъ совращаемся такимъ образомъ съ пути своего, такъ что обладаніе вещами, коими дóлжно наслаждаться, замедляется, или и вовсе уходитъ отъ насъ, по причинѣ любви нашей къ другимъ, низшимъ предметамъ.

4. Наслаждаться значитъ не иное что, какъ сильно любить извѣстную вещь, для нея самой; пользоваться же вещiю, значитъ употреблять оную средствомъ къ достиженію того, что любимъ, если впрочемъ оно достойно любви: ибо не позволенное и незаконное употребленіе есть злоупотребленіе, а не употребленіе. Такъ напримѣръ: еслибъ кто-нибудь изъ насъ былъ странникъ, немогущій жить благополучно нигдѣ, кромѣ отечества, и если бы, желая окончить бѣдственное свое странствованіе, онъ рѣшился возвратиться въ отечество: то для него въ такомъ случаѣ нужны были бы колесницы, или корабли, коими надлежало бы ему пользоваться, дабы возвратиться въ отечество для наслажденія въ немъ счастливою жизнію. Но если бы пріятности пути и самое движеніе колесницъ заняли его такъ, что онъ сталъ бы наслаждаться тѣмъ, чѣмъ надлежало только пользоваться, и не думалъ уже о скорѣйшемъ окончанiи своего пути: то, занятый превратнымъ удовольствіемъ, онъ отчуждился бы отъ своего отечества, пріятности коего однѣ могли доставить ему истинное блаженство. Равнымъ образомъ и мы, странствующiе въ удаленiи отъ Господа въ настоящей смертной жизни, если желаемъ возвратиться въ отечество, гдѣ можемъ бытъ блаженными, — должны пользоваться симъ міромъ, а не наслаждаться, дабы невидимое Божіе видимо было для насъ сквозь сотворенныя вещи, т. е. дабы посредствомъ видимыхъ и чувственныхъ вещей приобрѣсть намъ познаніе о вѣчномъ и духовномъ.

5. То, что долженствуетъ быть предметомъ нашего наслажденія, есть Отецъ, Сынъ и Духъ Святый — достопокланяемая Троица, составляющая одинъ нѣкій высочайшій предметъ, общій для всѣхъ наслаждающихся Ею, — если впрочемъ можно назвать Ее предметомъ, а не причиною всѣхъ предметовъ, хотя и сіе послѣднее названіе ниже Ея. Ибо не легко найти имя, приличное толикому Величеству, какъ развѣ сказать только: Тріединый Богъ, изъ Котораго все, чрезъ Котораго все, и въ Которомъ все; Отецъ, Сынъ и Духъ Святый — Каждый Богъ, и Всѣ вмѣстѣ — единъ Богъ; каждый полное Существо, и всѣ вмѣстѣ — Одно Существо. Отецъ не есть ни Сынъ, ни Духъ Святый; Сынъ не есть ни Отецъ, ни Духъ Святый; Духъ Святый не есть ни Отецъ, ни Сынъ: но Отецъ есть только Отецъ, Сынъ — только Сынъ, Духъ Святый — только Духъ Святый. — Всѣ три равно вѣчны, равно неизмѣняемы, имѣютъ одинаковое величіе, одинаковую силу. Въ Отцѣ единство; въ Сынѣ равенство; въ Духѣ Святомъ согласіе единства и равенства: и Сіи три — Всѣ Едины ради Отца, всѣ равны ради Сына, Всѣ соединены ради Святаго Духа.

6. Говоря такимъ образомъ, сказалъ ли я однакожъ что-нибудь достойное Бога? Нѣтъ; вполнѣ чувствую, что я хотѣлъ только сказать; если же сказалъ, то сказалъ не то, что хотѣлъ. Это я знаю потому, что Богъ неизглаголанъ, а сказанное мною, еслибъ было неизглаголанно, то и не было бы сказано. По сей причинѣ Бога даже неизглаголаннымъ нельзя называть; ибо уже говорится о Немъ нѣчто, когда говорится, что Онъ неизглаголанъ. — Отсюда происходитъ, не знаю, какое-то противорѣчіе въ словахъ: ибо, если неизглаголаннымъ называется то, о чемъ и говорить нельзя; то нельзя уже называть неизглаголаннымъ то, о чемъ по крамней мѣрѣ можно сказать, что оно неизглаголанно. Противорѣчiе это лучше, можетъ быть, предотвращать благоговѣйнымъ молчаніемъ, нежели примирять на словахъ. Впрочемъ Богъ, хотя о Немъ ничего нельзя сказать достойно Его, благоволилъ, чтобы Ему служило слово человѣческое, и чтобы мы на похвалу Его отверзали наши уста и употребляли нашъ языкъ. Въ слѣдствіе сего самаго Онъ и Богомъ названъ. Звукъ сего слова, конечно, далеко не даетъ намъ истинного понятія о Немъ; однакожъ всякой, знающій нашъ языкъ, услышавъ оный звукъ, тотчасъ представляетъ въ умѣ своемъ нѣкое Существо Высочайшее и Безсмертное.

7. Въ самомъ дѣлѣ, когда представляется въ умѣ Оный Единый Богъ боговъ, то даже тѣ, кои признаютъ и почитаютъ другихъ боговъ на земли, или на небѣ, стараются представить Его высочайшимъ и превосходнѣйшимъ всего, что — ни-есть. Поелику люди плѣняются двоякаго рода благами, — частію относящимися къ чувствамъ, частію же принадлежащими душѣ и уму; то преданные благамъ чувственнымъ почитаютъ Богомъ боговъ или самое Небо, или то, что есть блистательнѣйшаго на небѣ, или наконецъ самый міръ. — Если же простираютъ взоръ свой за предѣлы міра: то представляютъ Бога чѣмъ-либо свѣтлымъ, и притомъ или безпредѣльнымъ, или заключеннымъ въ самую прекрасную форму, — напримѣръ: предпочитающіе всѣмъ прочимъ видъ человѣческій представляютъ Его въ образѣ человѣка. Если же не признаютъ одного верховнаго Бога, а допускаютъ многихъ и безчисленныхъ боговъ равнаго достоинства: то представляютъ всѣхъ ихъ въ томъ видѣ, какой кажется имъ самымъ лучшимъ. Что касается до техъ, кои идутъ къ познанію Бога путемъ ума; то они представляютъ себѣ Бога выше всѣхъ существъ, не только видимыхъ и тѣлесныхъ, но и невидммыхъ и духовныхъ — превыше всего измѣняющагося и временнаго. Всѣ единогласно защищаютъ превосходство естества Божія, и никто не почитаетъ за Бога то, что не есть самое лучшее. Богъ, по признанію всѣхъ, есть Существо самое совершенное.

8. Далѣе, поелику всѣ размышляющіе о Богѣ представляютъ Его существомъ живымъ; то тѣ только не могутъ имѣть нелѣпыхъ и недостойныхъ понятій о немъ, кои имѣютъ точное понятіе о самой жизни; кои, въ какомъ бы видѣ ни представлялось имъ тѣло, отличаютъ живое тѣло отъ неживаго, и первое предпочитаютъ послѣднему; — кои понимаютъ, что и живое тѣло, сколько бы ни было оно свѣтло, величественно и красиво, все же есть не то, что самая жизнь, которая возращаетъ оное тѣло, и что сія послѣдняя несравненно превосходнѣе массы, ею одушевляемой и возращаемой; наконецъ — кои различаютъ самую Жизнь; т. е. жизни растительной, живущей безъ чувстава, какова напримѣръ: въ древахъ, предпочитаютъ жизнь чувствующую, какова въ животныхъ, жизни чувствующей — жизнь разумную, усматриваемую въ людяхъ, и опять жизни разумной-измѣняемой предпочитаютъ разумно-изменяемую, т. е. такую, которая не по временамъ только разумна, а есть сама въ себѣ Премудрость (ipsa sapientia). Ибо мудрый умъ, т. е. достигшій мудрости, прежде нежели достигъ оной, не былъ мудръ; но Премудрость сама въ себѣ, то-есть высочайшая Премудрость и не была и не будетъ никогда немудрою. Если бы нашъ умъ не провидѣлъ такой мудрости, то не предпочиталъ бы съ такою увѣренностію жизнь вѣчно мудрую жизни измѣняющейся въ мудрости. Самый законъ истины, въ силу коего первая рѣшительно почитается лучшею, умъ нашъ, находя неизмѣняемымъ, гдѣ находитъ его такимъ? Гдѣ-то внѣ и превыше нашей природы: ибо себя самихъ мы всѣ находимъ измѣняемыми.

9. Нѣтъ ни одного такъ безсмысленнаго человѣка, который бы сталъ спрашивать: откуда ты знаешь, что жизнь вѣчно мудрая должна быть предпочитаема не вѣчно мудрой? Ибо то самое, о чемъ онъ спрашивалъ бы меня, — откуда я знаю, — есть всѣмъ общій и неизмѣнно для всѣхъ данный предметъ вѣденія и созерцанія. Кто этого не видитъ; тотъ подобенъ слѣпцу среди дня, которому блескъ лучей солнечныхъ прямо падаетъ на то мѣсто, гдѣ у него должны быть глаза, но безъ всякой для него пользы: а кто видитъ, и закрывается, чтобъ не видать; тотъ, явно, злонамѣренно ослабляетъ остроту умнаго взора своего мракомъ чувственнымъ. Развращенные нравы, точно какъ противные вѣтры, прогоняютъ людей отъ собственнаго ихъ отечества; — и потому они увлекаются предметами гораздо худшими и низшими тѣхъ, кои — по ихъ же свободному признанію — несравненно лучше и возвышеннѣе.

10. Такимъ образомъ, если существенный предметъ наслажденія для нашей души должна быть та Истина, которая вѣчно живетъ, — Богъ въ Троицѣ, Творецъ и Зиждитель вселенныя, и Промыслитель всѣхъ вещей: то мы необходимо должны очистить душу свою отъ мрака чувственности, дабы можно было намъ зрѣть сей небесный Свѣтъ, и погружаться въ немъ — въ этомъ Свѣтѣ совершенномъ. Мы должны почитать сіе очищеніе какъ бы нѣкіимъ путешествіемъ, нѣкіимъ корабельнымъ плаваніемъ къ нашему отечеству; ибо до Вездѣсущаго можемъ мы достигать не переходомъ съ мѣста на мѣсто но благочестивымъ рвеніемъ и постепеннымъ усовершеніемъ нравственности нашей.

11. Таковое внутреннее очищеніе было бы для насъ вовсе невозможно, если бы сама Премудрость (Сынъ Божій) не благоволила снизойти и, такъ сказать, умѣрить себя до нашей слабости; если бы Она не представила намъ въ Самой Себѣ образца жизни, содѣлавшись для сего сама человѣкомъ, потому что и мы всѣ человѣки. Когда мы идемъ къ сей Премудрости, то мы мудро дѣлаемъ: когда напротивъ Она къ намъ пришла; то люди гордые возмнили, что Премудрость поступила немудро (stulte). Когда мы къ ней идемъ, — дѣлаемся сильными, а когда Она пришла къ намъ: то почли ее немощною. Но буее Божіе премудрѣе человѣкъ есть; и немощное Божiе крѣпчае человѣкъ есть (1 Кор. 1, 25)! Поелику Она сама есть истинное Отечество: то и содѣлала Себя путемъ для насъ къ Отечеству. Наконецъ поелику Она вездѣ присуща только здравому и чистому оку сердца: то для тѣхъ, у коихъ внутреннее око сіе слабо и омрачено, Она благоволила явить себя и чувственнымъ очамъ. Понеже въ премудрости Божіей не разумѣ міръ премудростію Бога, благоволи Богъ буйствомъ проповѣди спасти вѣрующихъ (1 Кор. 1, 21).

12. Не чрезъ пространство мѣстъ пришла къ намъ Премудрость, но чрезъ принятіе на себя смертной плоти нашей: пришла туда, гдѣ была; ибо Она въ мірѣ бѣ, и міръ Ею бысть (Iоан. 1, 10). Но поелику люди пожелали наслаждаться, вмѣсто Творца, тварію: то преданные міру, и отъ того справедливо названные міромъ, не познали Ее. Посему-то Евангелистъ сказалъ: и міръ Его не позна. По сему-то въ премудрости Божіей не разумѣ міръ премудростію Бога. Но, зачѣмъ Она пришла, будучи прежде здѣсь, если не затѣмъ, что благоугодно было Богу спасти вѣрующихъ буйствомъ проповѣди? Какимъ образомъ пришла, если не такъ, что Слово плоть бысть и вселися въ ны? — Какъ при разговорахъ, мысль, существующая въ глубинѣ души нашей, облекается въ извѣстные звуки голоса, бываетъ словомъ, изреченіемъ самой себя, дабы въ этомъ состояніи переселиться въ душу слушателя, падая на внѣшній, тѣлесный слухъ его; между тѣмъ сія мысль, обращаясь въ звуки, не поглощается оными, напротивъ сама въ себѣ пребываетъ цѣлою, неприкосновенною, и только принимаетъ форму слова, необходимую для дѣйствія на внѣшній слухъ, нимало не измѣняя своей сущности: такъ и Богъ-Слово отнюдъ не измѣнилось, а только содѣлалось плотію, да вселится въ ны.

13. Какъ средство къ исцѣленію есть врачеваніе: такъ и воплощеніе Слова есть средство врачеванія, предпринятое для исцѣленія и возстановленія грѣшниковъ. И обыкновенные врачи, перевязывая раны, не поступаютъ безъ разбору, а приспособляются къ ранамъ, дабы въ перевязяхъ была соединена польза съ нѣкоторою пріятностію: такъ и врачевство Премудрости, принявшей на себя человѣчество, приспособлялось къ нашимъ ранамъ, однѣ изъ нихъ врачуя противоположными, другія — подобными средствами. Такъ тѣлесный врачь употребляетъ иногда противоположныя средства, напримѣръ: въ простудныхъ болѣзняхъ горячительныя, въ мокротныхъ — изсушающія мокроту и т. п., а иногда подобныя, напримѣръ: къ круглымъ ранамъ прикладываетъ круглыя частички полотна, къ продолговатымъ — продолговатыя, и вообще не одну и ту же употребляетъ перевязку для различныхъ членовъ, а соображается съ свойствомъ и различіемъ каждаго члена порознь: такъ поступила и Премудрость Божія при врачеваніи человѣка, будучи сама и врачемъ и врачевствомъ. Поелику человѣкъ палъ чрезъ гордость, — Она употребила врачевствомъ смиреніе. Мы обмануты лукавою мудростію змія, а спасаемся буйствомъ Божіимъ. Какъ хитрость змія прослыла мудростію у людей противляющихся Богу, хотя она есть совершенное безуміе: такъ напротивъ буйство Божіе почитается высочайшею премудростію у людей, побѣждающихъ діавола, хотя отъ міра и называется буйствомъ. Мы во зло употребили безсмертіе, чтобъ умереть; Христось во благо употребилъ смерть, чтобъ мы ожили. Поврежденная душа жены произвела въ міръ болѣзнь; изъ неповрежденной плоти Жены произникло здравіе. Къ симъ же противоположнымъ средствамъ относится и то, что наши пороки врачуются примѣромъ добродѣтедей Христовыхъ. Съ другой стороны, кромѣ средствъ противоположныхъ, употреблены и подобныя средства, какъ бы нѣкоторыя перевязи, соотвѣтствующія поврежденію нашихъ членовъ, какъ напримѣръ: обольщенныхъ женою освободилъ Родившійся отъ Жены (Гал. 4, 4); смертные исцѣлены смертію; люди спасены Человѣкомъ. Прилѣжные изыскатели, не имѣющіе нужды, подобно мнѣ, спѣшить совершеніемъ предпринятаго труда, легко могутъ найти во врачебницѣ христіанской (medicina christiana) много и другихъ служащихъ къ назиданію средствъ, какъ противоположныхъ, такъ и подобныхъ.

14. Но я немогу здѣсь не упомянуть о воскресеніи Господа изъ мертвыхъ и вознесеніи Его на небо, — двухъ важнѣйшихъ событіяхъ, облиставшихъ вѣру нашу великою надеждою. Оба сіи событія ясно показываютъ, съ какою свободою положилъ душу свою за насъ Тотъ, Кто имѣлъ полную власть паки пріяти ю (Iоан. 10, 18). Послѣ сего, какъ сладостно утѣшается надежда вѣрныхъ, въ живомъ упованiи помышляющихъ, — Кто и что претерпѣлъ за насъ, еще невѣровавшихъ! Съ другой стороны, мысль, что Судія живыхъ и мертвыхъ паки придетъ на землю, — заставляетъ страшиться безпечныхъ и побуждаетъ ихъ къ бодрствованію, дабы они паче желали Его пришествія, творя дѣла правыя, нежели страшились онаго, творя зло. Но какими словами выразить, или какою мыслію объять можно ту награду, которую Онъ дастъ въ скончаніе вѣка, если теперь, для облегченія нашего странствованія, Онъ столь много далъ намъ отъ Духа Своего, дабы въ несчастіяхъ жизни не оскудѣла въ насъ вѣра и любовь къ Тому, Котораго еще невидимъ, и сообщилъ дарованiя, каждому довлѣющія, для назиданія Церкви своей, дабы мы, члены сея Церкви, творили повелѣнное не только безъ роптанія, но съ охотою и наслажденіемъ?

15. Ибо Церковь, по ученію апостольскому, (Ефес. 1, 23; Рим. 12, 4), есть тѣло Господа, и называется невѣстою Его. Посему члены своего тѣла, отправляющіе различныя должности, Господь связуетъ союзомъ единства и любви, составляющей здравіе для нихъ. Впрочемъ Онъ укрѣпляетъ и очищаетъ Церковь свою на земли и нѣкоторыми горькими врачевствами, дабы освободивъ ее отъ узъ міра сего, соединиться съ нею на вѣки, какъ съ невѣстою, неимущею скверны, или порока, или нѣчто отъ таковыхъ (Ефес. 5, 25).

16. Далѣе, поелику мы находимся на пути къ вѣчной жизни, который измѣряется не пространствомъ мѣстъ, а расположеніями сердечными, и который заграждень былъ прошедшими грѣхами нашими, какъ бы нѣкоею тернистою оградою: то можно ли сдѣлать что-либо человѣколюбивѣе и милосердѣе того, что сдѣлалъ для насъ Господь, благоволившій содѣлаться нашимъ путемъ? Онъ простилъ обратившимся всѣ грѣхи ихъ, и Крестомъ своимъ разрушилъ преграды, останавливавшія насъ на пути обращенія нашего.

17. Для сего-то и далъ Онъ Церкви своей ключи Царствія, да все, разрѣшаемое ею на земли, будетъ разрѣшено и на небеси (Матѳ. 16, 19), и все, связываемое ею здѣсь, будетъ связано и тамъ, т. е. чтобы всѣ невѣрующіе въ отпущеніе своихъ грѣховъ не получали прощенія въ нихъ, — напротивъ, вѣрующіе и исправляющіеся, будучи приняты въ союзъ съ Церковію, по сей самой вѣрѣ, сопровождаемой исправленіемъ, исцѣлялись бы. Ибо кто невѣруетъ, что грѣхи его могутъ быть отпущены, тотъ чрезъ отчаяніе дѣлается худшимъ: сомнѣваясь въ плодахъ своего обращенія, онъ думаетъ, что ему ничего не остается лучшаго, какъ только быть злымъ.

18. Какъ оставленіе прежней грѣховной жизни и нравовъ, совершаемое покаяніемъ, есть нѣкоторая смерть для души; такъ разрѣшеніе отъ ветхой животности (pristinae animationis) нашей есть смерть для тѣла: и какъ душа, послѣ покаянія умерщвляющая прежнія худыя склонности, дѣлается лучшею: такъ дóлжно вѣрить и надѣяться, что и тѣло послѣ смерти, коей грѣхъ подвергнулъ всѣхъ насъ, содѣлается лучшимъ, — въ день Воскресенія, дабы не плоть и кровь наслѣдовали Царствіе Божіе (что невозможно), но тлѣнное сiе тѣло облеклось бы въ нетлѣніе, и смертное въ безсмертіе, — и такимъ образомъ, чуждое всякихъ страстей (ибо не будетъ имѣть никакихъ недостатковъ), спокойно было бы управляемо святою и блаженною душею.

19. Напротивъ чей духъ не умираетъ для вѣка сего, и не начинаетъ сообразоваться съ истиною; тотъ чрезъ смерть тѣла подвергнется тягчайшей смерти, и оживетъ не для небеснаго жительства, а для мученія. Ибо вѣра внушаетъ намъ — да такъ и должно быть, — что ни душа, ни тѣло человѣка не уничтожаются совершенно; но нечестивые воскреснутъ для несказанныхъ мукъ, а праведные для вѣчнаго живота.

20. Такимъ образомъ изъ вообще предметовъ только тѣми дóлжно наслаждаться, кои выше назвалъ я вѣчными и не измѣняемыми; прочими же дóлжно только пользоваться какъ средствами, способствующими къ достиженію наслажденія первыми. Но и мы, — люди, наслаждающіеся и пользующіеся предметами, — мы сами по себѣ составляемъ тоже предметъ. Мало сего: человѣкъ, созданный по образу и по подобію Божію, есть нѣчто весьма великое и важное, — не въ томъ отношеніи, что имѣетъ смертное тѣло, но въ томъ, что разумною душею своею онъ превосходитъ всѣ прочія животныя. Отсюда вытекаетъ важный вопросъ: наслаждаться ли собою должны люди, или только пользоваться, или наслаждаться и пользоваться вмѣстѣ? Намъ заповѣдано любить взаимно другъ друга; но спрашивается: должны ли мы любить человѣка для него самаго, или для чего-либо другаго? Если для него самаго, то мы наслаждаемся имъ, т. е. полагаемъ въ немъ свое блаженство; еслижъ для другаго чего, то пользуемся. — Мнѣ кажется, что не дóлжно любить человѣка для него самаго: ибо что мы любимъ ради его самаго, въ томъ поставляемъ свое блаженство, коимъ утѣшаемся въ сей жизни, если не на самомъ дѣлѣ, то по крайней мѣрѣ надеждою; но тотъ проклятъ, кто полагаетъ надежду свою на человѣка (Iер. 17, 5)!

21. Если зрѣло разсудишь, то увидишъ, что и самимъ собою никто не долженъ наслаждаться для себя самаго: поелику никто не долженъ любить себя ради себя самаго, но ради того, Коимъ наслаждаться дóлжно. Тогда только человѣкъ истинно великъ и превосходенъ, когда онъ всею жизнію своею стремится къ неизмѣняемой жизни Божіей, и всѣмъ сердцемъ прилѣпляется къ ней: напротивъ, если человѣкъ любитъ себя ради себя, то онъ стремится не къ Богу, но обращаясь къ себѣ самому, очевидно, обращается къ предмету измѣняемому, непостоянному. Посему онъ и наслаждается собою въ такомъ случаѣ съ чувствомъ нѣкотораго недостатка; ибо онъ совершеннѣйшимъ бываетъ только тогда, когда всецѣло прилѣпляется къ неизмѣняемому благу, а не тогда, когда отвращается отъ него къ самому себѣ. Итакъ, если ты долженъ любить и самаго себя не ради себя, но ради Бога, который есть истинный предметъ любви твоей: то пусть не гнѣвается на тебя ближній твой, когда ты любишь и его ради Бога. Ибо вотъ правило любви, свыше постановленное: возлюбиши ближняго твоего, яко самъ себе (Матѳ. 22, 37; Лев. 19, 18), Господа же — всѣмъ сердцемъ, всею душею, всею мыслію; т. е. всѣ мысли, всю жизнь твою, все разумѣніе твое посвящай тому, который далъ тебѣ все сіе. Слова; всемъ сердцемъ, всею душею и мыслiю объемлютъ собою все существо наше, такъ что для наслажденія другою какою-либо вещiю уже не остается въ насъ никакаго мѣста. Посему, кто любитъ ближняго своего надлежащимъ образомъ, тотъ долженъ стараться о томъ, чтобы и сей ближній любилъ Господа всѣмъ сердцемъ, всею душею, всею мыслію. Ибо истинно любящій ближняго какъ самаго себя, всю любовь, и свою и его, полагаетъ въ той любви къ Господу, которая не любитъ источать изъ себя потоковъ, умаляющихъ ея вóды.

22. Такимъ образомъ не все то дóлжно любить, чѣмъ дóлжно пользоваться; но только то, что или вмѣстѣ съ нами стремится къ Богу, напримѣръ: человѣкъ, ангелъ и проч., или чрезъ насъ имѣетъ нужду въ благодѣяніяхъ Божіихъ, какъ напримѣръ: наше тѣло. Такъ мученики не любили беззаконія своихъ мучителей, однакожъ воспользовались имъ для приобрѣтенія Господа. Посему четыре предмета должны быть предметами любви нашей: одинъ изъ нихъ — выше насъ; другой — мы сами; третій — подлѣ насъ, или равный намъ; послѣдній — ниже насъ. О второмъ и послѣднемъ не нужно давать заповѣди: ибо человѣкъ, сколько бы ни удалялся отъ истины, всегда по естеству любитъ самаго себя и тѣло свое. Душа, удалившаяся отъ вѣчнаго свѣта, Владыки и Правителя всяческихъ, только къ тому и стремится, чтобъ управлять самой собою и тѣломъ Своимъ, а посему не можетъ не любить себя и тѣла своего.

23. Такая душа почитаетъ великимъ приобрѣтеніемъ, если удастся ей господствовать еще надъ другими людьми. Ибо въ поврежденной душѣ есть сильное желаніе, какъ должное присвоивать себѣ то, что собственно принадлежитъ единому Богу. Но такую любовь къ себѣ справедливѣе назвать можно ненавистію. Ибо не справедливо желать, чтобы служили намъ низшіе насъ, тогда какъ мы сами отказываемся служить Высшему насъ. Весьма справедливо сказано: Любяй неправду ненавидитъ свою душу (Псал. 10, 5). Посему-то и бываетъ таковая душа немощна, и мучится смертностію тѣла своего: она любитъ его, а посему не можетъ не тяготиться поврежденнымъ его состояніемъ, но не въ состояніи помочь ему: ибо, безсмертіе и неповрежденность тѣла зависятъ отъ здравія души, а душа бываетъ здрава тогда, когда самымъ тѣснѣйшимъ образомъ соединена съ совершеннѣйшимъ, т. е. неизмѣняемымъ Богомъ. Стремиться же къ господствованію надъ равными себѣ по естеству, т. е. надъ людьми, есть нестерпимая гордость.

24. Что никто себя не ненавидитъ, объ этомъ ни съ какою сектою и спора небыло. Но никто, равнымъ образомъ, не ненавидитъ и тѣла своего, какъ справедливо сказалъ Апостолъ: никтоже когда возненавидѣ плоть свою (Ефес. 5, 29). Если нѣкоторые говорятъ, что они рѣшительно желаютъ остаться безъ тѣла; то они рѣшительно обманываются; ибо имъ не тѣло ненавистно, но его болѣзни и тяжесть. Собственно имъ не того хочется, чтобъ не имѣть никакаго тѣла, а чтобъ имѣть тѣло самое легкое и ничѣмъ не поврежденное; каковое тѣло, по ихъ понятію, не было бы уже тѣломъ, а было бы нѣкоторымъ образомъ самою душею. Что же касается до тѣхъ, кои удручаютъ тѣло свое воздержаніемъ и трудами, — и они, если только надлежащимъ образомъ поступаютъ въ семъ случаѣ, не того домогаются, чтобы не имѣть у себя тѣла, но того, чтобы подчинить его своему духу, и содѣлать способнымъ къ надлежащему образу дѣйствованія. Ибо, упражняя тѣло свое изнурительными трудами,они стараются уничтожить въ себѣ не тѣло, а похоти, вредныя для тѣла, т. е. привычки и наклонности къ наслажденію предметами низшими. Таковые люди не губятъ себя въ отношеніи къ тѣлу, какъ можетъ подумать кто-либо, напротивъ заботятся о истинномъ благосостояніи его.

25. Но кто поступаетъ въ семъ дѣлѣ превратнымъ образомъ: тотъ, очевидно враждуетъ на тѣло свое, какъ бы на нѣкотораго врага своего. Въ таковое заблужденіе вводятъ нѣкоторыхъ слова апостола Павла: плоть похотствуетъ на духа, духъ же на плоть: сiя же другъ другу противятся (Гал. 5, 17). Между тѣмъ, слова сіи просто указываютъ на необузданныя плотскія склонности, противъ которыхъ востаетъ духъ, не для того, чтобъ уничтожить тѣло, но чтобы чрезъ укрощеніе похотей его, т. е. грѣховныхъ склонностей, подчинить оное себѣ, чего требуетъ и естественный порядокъ вещей. Ибо, если по воскресеніи, тѣло будетъ наслаждаться безсмертіемъ не иначе, какъ, будучи совершенно подчинено духу: то еще въ настоящей жизни дóлжно заботиться о томъ, чтобы чувственные склонности были, сколько можно, лучшими, и не противоборствовали духу. До извѣстнаго времени, точно плоть похотствуетъ на духа, духъ же на плоть; но духъ противоборствуетъ плоти не по ненависти, а по праву своего первенства: любя свое тѣло, духъ естественно желаетъ подчинить оное себѣ, какъ лучшей части природы человѣческой. И плоть противоборствуетъ духу такъ же не по ненависти, а по несчастной привычкѣ, которая будучи воспринята отъ родителей вмѣстѣ съ бытіемъ, обращается потомъ чрезъ повтореніе въ натуру. Посему, укрощая тѣло, духъ нашъ дѣйствуетъ только въ томъ намѣреніи, чтобы разорвать, такъ сказать, незаконный договоръ со злыми навыками плоти, и заключить миръ съ добрыми. Впрочемъ я увѣренъ, что и тѣ, кои, по ложнымъ понятіямъ, совершенно гнушаются тѣломъ своимъ, безъ крайней необходимости не согласятся добровольно лишиться даже одного глаза, хотя бы сіе лишеніе могло совершиться безъ всякой боли, и хотя бы въ другомъ глазѣ столько же осталось способности и удобности видѣть, сколько было въ обоихъ. Отсюда видна всѣмъ, безпристрастно ищущимъ истины, достовѣрность словъ апостола Павла: Никтоже когда возненавидѣ плоть свою, но питаетъ ю и грѣетъ, якоже и Христосъ Церковь (Ефес. 5, 29).

26. Итакъ дóлжно предписывать человѣку только способъ любви къ самому себѣ, т. е. показывать, какъ онъ долженъ любить себя, чтобы сія любовь была ему полезна: а то несомнѣнно, что человѣкъ всегда любитъ себя, и не желаетъ себѣ вредить. Далѣе, дóлжно показывать способъ, какъ надобно любить свое тѣло, дабы умѣть надлежащимъ образомъ заботиться о немъ: а то опять несомнѣнно, что человѣкъ естественно любитъ свое тѣло и заботится о сохраненіи его благосостоянія и цѣлости. Можно нѣкоторыя вещи любить болѣе, нежели сколько мы любимъ здоровье и цѣлость своего тѣла; ибо есть примѣры, что многіе добровольно подвергались и болѣзнямъ, и лишенію нѣкоторыхъ членовъ, для достиженія того, что они любили болѣе тѣла. Но отсюда не слѣдуетъ, что тотъ не любитъ здоровья и благосостоянія своего тѣла, кто любитъ нѣкоторыя вещи болѣе, нежели тѣло свое. Такъ скупой, хотя весьма любитъ деньги, и старается о умноженіи ихъ, однакожъ покупаетъ себѣ хлѣбъ, потому что деньгамъ предпочитаетъ здоровье своего тѣла, которое поддерживается пищею. — Излишнимъ почитаю входить здѣсь въ болѣе пространное разсужденіе объ этомъ, весьма извѣстномъ всякому предметѣ, хотя впрочемъ заблужденія безразсудныхъ людей очень часто дѣлаютъ необходимымъ такое разсужденіе.

27. Итакъ, поелику намъ не нужна заповѣдь о томъ, чтобъ каждый любилъ себя и свое тѣло, — т. е. поелику себя самихъ и то, что ниже насъ, — но принадлежитъ намъ — наше тѣло, — мы и безъ заповѣди любимъ, по непреложному закону самой природы, который простертъ даже на животныхъ (ибо и животныя любятъ себя и свое тѣло): то намъ оставалось принять заповѣдь только о томъ, что выше насъ, и о томъ, что подлѣ насъ. Посему Спаситель и сказалъ: Возлюбиши Господа Бога твоего всѣмъ сердцемъ твоимъ, и всею душею твоею, и всею мыслiю твоею, и: возлюбиши искренняго твоего яко самъ себе. Въ сію обою заповѣдію весь Законъ и Пророцы висятъ (Матѳ. 22, 37). Предметъ сей заповѣди есть любовь, и любовь только двоякая: къ Богу и ближнему. Но, если ты здѣсь будешь разумѣть и самаго себя всецѣло, т. е. и тѣло и душу свою; если будешь такъ же разумѣть притомъ и ближняго всецѣло, т. е. душу и тѣло его (ибо человѣкъ состоитъ изъ души и тѣла): то найдешь, что въ этихъ двухъ заповѣдяхъ Господа не опущенъ ни одинъ родъ предметовъ, которые должны быть любимы. Поелику любовь къ Богу предшествуетъ здѣсь, какъ нѣчто главное, и явно предписанъ самый образъ ея, такъ что любовь ко всему другому сливается съ нею: то, кажется, что о любви къ тебѣ самому здѣсь ничего не сказано; но, — если сказано: возлюбиши ближняго твоего, яко самъ себе; то симъ самымъ сказано и о твоей любви къ себѣ самому.

28. Праведно и свято живетъ тотъ, кто всѣ предметы цѣнитъ надлежащимъ образомъ, по ихъ достоинству; кто имѣетъ ко всему любовь правильную, основанную на слѣдующемъ порядкѣ: не любить того, чего не дóлжно любить; любя то, что должно быть любимо, не любить много того, что надобно любить мало; не любить въ равной мѣрѣ то, что должно быть любимо болѣе, или менѣе, и наоборотъ, не любить того болѣе или менѣе, что по существу своему должно быть любимо въ равной степени. Всякій грѣшникъ, поколику грѣшникъ, не долженъ быть любимъ; но всякій человѣкъ, поколику человѣкъ, долженъ быть любимъ ради Бога, Богъ же — ради Его Самаго. Если Богъ долженъ быть любимъ болѣе всякаго человѣка; то каждый долженъ любить Бога болѣе самаго себя. Равнымъ образомъ и ближній нашъ долженъ быть любимъ болѣе нашего тѣла; ибо хотя оба сіи предметы мы должны любить только для Бога, но ближній нашъ можетъ и самъ вмѣстѣ съ нами наслаждаться Богомъ, а тѣло не можетъ; поелику оно живетъ не само по себѣ, а душею, посредствомъ которой мы наслаждаемся Богомъ.

29. Всѣ люди, какъ люди, должны быть любимы въ равной степени. Но, поелику ты не можешъ быть полезенъ всѣмъ; то промышляй преимущественно о тѣхъ, кои, какъ бы нѣкіимъ жребіемъ, тѣснѣе соединены съ тобою либо временемъ, либо мѣстомъ, или другими какими-либо обстоятельствами. Напримѣръ, положимъ, что ты имѣешь въ чемъ-нибудь изобиліе, и хочешь подѣлиться онымъ съ неимущимъ, но не можешь дать двоимъ; въ такомъ случаѣ, при встрѣчѣ съ двумя человѣками, имѣющими равное право на твое подаяніе, ты ничего справедливѣе не можешъ сдѣлать, какъ рѣшить жребіемъ, кому изъ двухъ отдать то, чего обоимъ дать нельзя. Такъ же точно и по отношенію къ людямъ вообще: всѣмъ помогать ты не можешъ; — помогай тѣмъ изъ нихъ, кои находятся ближе къ тебѣ по времени и обстоятельствамъ: въ семъ случаѣ временная тѣснѣйшая связь твоя съ ними будетъ для тебя вмѣсто избирательнаго жребія.

30. Изъ людей, кои вмѣстѣ съ нами могутъ наслаждаться Богомъ, мы обыкновенно любимъ частію тѣхъ, коимъ сами помогаемъ, частію тѣхъ, кои намъ помогаютъ, частію тѣхъ, коимъ и мы помогаемъ, и они намъ, частію же наконецъ — тѣхъ, коимъ мы нисколько не помогаемъ, и отъ нихъ не надѣемся [получить] никакой помощи. Но, мы должны желать, чтобы всѣ люди, безъ изъятія, вмѣстѣ съ нами любили Бога, и чтобы къ этой одной цѣли все было направляемо, — помогаемъ ли мы кому, помогаетъ ли намъ кто. Ибо, смотри, какъ бываетъ на зрѣлищахъ мірскихъ! Кто полюбилъ извѣстнаго актера, коего искусствомъ онъ услаждается, какъ великимъ, или даже высочайшимъ благомъ; тотъ любитъ и тѣхъ, кои любятъ этого шута, и любитъ не ради ихъ самихъ, но ради того, кого они любятъ. И чѣмъ сильнѣе любовь его къ актеру, тѣмъ усильнѣе онъ старается, всѣми возможными способами, собрать какъ можно большее число почитателей вокругъ своего любимца. Онъ указываетъ на него всѣмъ; ежели находитъ кого холоднымъ къ нему, — старается воспламенить его похвалами комедіанту; если находитъ противника ему, питаетъ къ сему противнику величайшую ненависть за ненависть къ любимцу своему, и всячески силится уничтожить ее. Какихъ же не обязаны мы употреблять усилій къ тому, дабы всѣ участвовали въ любви Господа, наслажденіе Коимъ составляетъ блаженство жизни нашей; отъ Котораго любящіе Его получаютъ все — и то, что они суть, и то, что они любятъ Его; — за Котораго нечего намъ бояться, чтобы Онъ могъ кому-нибудь непонравиться; — Который желаетъ быть любимымъ не для того, чтобы Себѣ приобрѣсть что-либо отъ насъ, но чтобы предложить Себя Самаго въ вѣчную награду любящимъ Его? — Отсюда слѣдуетъ, что мы должны любить и враговъ своихъ, — не по страху, ибо они не могутъ отнять у насъ того, что мы любимъ, — а изъ состраданія къ нимъ; потому что они, чѣмъ болѣе ненавидятъ насъ, тѣмъ болѣе удаляются отъ Того, кого мы любимъ. Если бы они обратились къ Нему, то, по необходимости, возлюбили бы и Его, какъ высочайшее благо, и насъ, какъ участниковъ въ семъ благѣ.

31. Здѣсь раждается немаловажный вопросъ объ ангелахъ. Явно, что они блаженны, поколику уже наслаждаются тѣмъ же Богомъ, которымъ мы только еще желаемъ наслаждаться, предвкушая сіе наслажденіе въ этой жизни, якоже зерцаломъ, въ гаданiи (1 Кор. 13, 12), впрочемъ такъ, что чемъ больше предвкушенія, тѣмъ легче становится для насъ настоящее странствованіе наше, и сильнѣе желаніе окончит оное. И такъ спрашивается: заключается ли въ двухъ вышеозначенныхъ заповѣдяхъ о любви къ Богу и ближнему и любовь къ ангеламъ?

Что изъ сихъ заповѣдей ни одинъ человѣкъ не изключенъ Господомъ, повелѣвшимъ любить ближняго, это показалъ и самъ Господь въ Евангельской притчѣ, и Апостолъ Павелъ. Когда законникъ, коему изренены были заповѣди о любви къ Богу и ближнимъ, какъ сущность всего Закона и Пророковъ, — спросилъ Господа: кто есть ближній мой (Лук. 10, 29)? то Господь предложилъ ему притчу о нѣкоемъ человѣкѣ, шедшемъ изъ Іерусалима въ Іерихонъ, на пуши впадшемъ въ руки разбойниковъ, израненномъ, избитомъ и брошенномъ замертво. Сею притчею Спаситель научилъ насъ, что ближній этого несчастнаго есть тотъ, кто оказалъ ему милосердіе, поднявши его, и приложивъ стараніе объ его излеченіи, — въ чемъ сознался и самъ законникъ, когда въ свою очередь вопрошенъ былъ Господомъ. Въ заключеніе притчи Спаситель сказалъ Законнику: Иди и ты твори такожде. Сими словами Онъ даетъ намъ разумѣть, что ближнiй нашъ есть такой человѣкъ, которому тотчасъ надобно оказывать долгъ милосердія, когда онъ дѣйствительно имѣетъ нужду въ немъ, а если не имѣетъ нужды, то по крайней мѣрѣ быть готовымъ къ оказанію ему помощи. Отсюда же слѣдуетъ, что и тотъ человѣкъ равнымъ образомъ есть ближній нашъ, который обязывается оказывать намъ долгъ милосердія: ибо самое выраженіе — ближній показываетъ взаимность, и ближнимъ нельзя быть безъ близости по какому бы то ни было отношенію. Если же такъ, то ближній намъ есть всякой человѣкъ; ибо кто станетъ сомнѣваться въ томъ, что долгъ любви и милосердія простирается на всѣхъ людей безъ исключенія, когда самъ Господь простеръ долгъ сей даже на самыхъ враговъ нашихъ, заповѣдуя намъ: любите враги ваша, добро творите ненавидящимъ васъ? (Матѳ. 5, 44)

32. Такое же ученіе о любви преподаетъ и апостолъ Павелъ, говоря: Еже бо не прелюбы сотвориши, не убіеши, не украдеши, не лжесвидѣтельствуеши, не похощеши, и аще кая ина заповѣдь, въ семъ словеси совершается: во еже возлюбиши искренняго твоего, яко же самъ себе. Любы искреннему зла не творитъ (Рим. 13, 9). Если кто думаетъ, что въ сихъ словахъ апостолъ предписалъ заповѣдь не о каждомъ человѣкѣ тотъ по необходимости долженъ дойти до того, весьма нелѣпаго и отвратительнаго заключенія, что апостолъ не почиталъ за грѣхъ, ни прелюбодѣянія съ женою, либо не христіанина, либо врага своего, ни умерщвленія сего послѣдняго, ни преступнаго желанія завладѣть его вещію. Поелику же, повторяю, заключать такимъ образомъ свойственно только глупцу: то, очевидно, по заповѣди апостольской, каждаго человѣка дóлжно почитать ближнимъ своимъ; ибо никому не дóлжно дѣлать зла: Любы искреннему зла не творитъ.

33. Итакъ, если ближній нашъ есть не только тотъ, кому мы должны помогать, но и тотъ, кто намъ обязанъ оказывать долгъ милосердія: то, явно, что заповѣдь о любви къ ближнему простирается и къ святымъ ангеламъ; поелику они, какъ видно изъ многихъ мѣстъ Писанія, весьма многія оказываютъ намъ дѣла милосердія.

Въ семъ отношеніи и самъ Богъ Господь нашъ благоволилъ назвать Себя нашимъ ближнимъ. Ибо Iисусъ Христосъ Себя разумѣлъ подъ именемъ самарянина, который оказалъ помощь человѣку едва живому, лежавшему на пути, израненному разбойниками. И пророкъ говоритъ: яко ближнему, яко брату нашему, тако угождахъ (Псал. 34, 14). Но поелику Божественная природа несравненно превосходнѣе и выше нашей; то заповѣдь о любви къ Богу отлична отъ заповѣди о любви къ ближнему. Ибо Богъ оказываетъ намъ милосердіе по своей собственной благости; а мы помогаемъ другъ другу ради Его, а не ради своей благости; т. е. Онъ милосердуетъ о нась для того, чтобъ мы Имъ наслаждались; а мы милосердуемъ другъ о другѣ для того, чтобы опять Имъ же, а не собою наслаждаться.

34. Замѣчу здѣсь: когда мы говоримъ, что наслаждаемся такимъ только предметомъ, который любимъ ради его самаго, что тѣмъ только, предметомъ должно наслаждаться, который дѣлаетъ насъ блаженными, а прочими дóлжно пользоваться; то отсюда выходитъ нѣкоторая двусмысленность. Ибо и самъ Богъ любитъ насъ, какъ весьма часто говоритъ о семъ Священное Писаніе. Но для чего любитъ? Для того ли, чтобы наслаждаться нами, или для того, чтобы пользоваться? Если для того, чтобы наслаждаться; то Онъ имѣетъ нужду въ нашемъ благѣ, чего ни одинъ здравомыслящій не скажетъ; ибо все наше благо или въ Немъ, или отъ Него. И кто можетъ думать, чтобы свѣтъ имѣлъ нужду въ блескѣ вещей, имъ освѣщаемыхъ? Пророкъ весьма ясно говоритъ: рѣхъ Господеви: Богъ мой еси Ты, яко благихъ моихъ не требуеши (Псал. 15, 1). Итакъ Богъ не наслаждается нами, а пользуется, т. е. употребляетъ насъ какъ средство: ибо, если Онъ и не наслаждается и не пользуется нами; то я не могу понять, какимъ же образомъ Онъ любитъ насъ.

35. Впрочемъ, Онъ и пользуется не такъ какъ мы: ибо мы, пользуясь предметами, имѣемъ цѣлiю наслажденіе благостію Божіею, а Богъ пользуется нами по собственной благости. Поелику Богъ благъ (bonus), то мы существуемъ; и поколику существуемъ, потолику и мы хороши (boni). Далѣе, поелику Онъ Правосуденъ, то мы не безопасны, если худы; и въ какой степени мы худы, въ такой существуемъ, можно сказать, менѣе надлежащаго. Одинъ только Богъ въ высочайшей степени существуетъ, ибо отъ вѣка въ вѣкъ неизмѣняемъ; Онъ только могъ въ обширнѣйшемъ смыслѣ сказать о Себѣ: Азъ есмь Сый, тако речеши сыномъ Израилевымъ: Сый посла Мя къ вамъ! (Исх. 3, 14). Всѣ прочія существа отъ Него только могли получить бытіе свое, и потолику, хороши, поколику отъ Него получили бытіе. — Такимъ образомъ употребленіе, какое мы приписываемъ Богу въ разсужденіи насъ, бываетъ, у Него не для своей, а для нашей пользы, — для своей только благости. Мы же, хотя благодѣтельетвуемъ для пользы того собственно, кому благодѣтельствуемъ, и смотримъ на одну его выгоду; но, не знаю какъ это случается, только слѣдствіемъ нашего благодѣянія другимъ всегда бываетъ и собственная наша польза; ибо Богъ никогда не оставляетъ безъ награды ту помощь, которую мы оказываемъ нуждающимся. Высочайшая же польза и награда для насъ всегда есть одна — наслаждаться самимъ Богомъ, и въ Немъ наслаждаться взаимно другъ другомъ.

36. Если мы внѣ Бога наслаждаемся чѣмъ-либо; то остаемся неподвижны на пути къ небу, возлагая въ такомъ случаѣ, или на человѣка, или ангела надежду своего блаженства. И гордый человѣкъ, равно какъ и гордый ангелъ, съ охотою восхищаютъ у Бога сію честь; ибо любятъ, чтобы на нихъ надѣялись. Напротивъ святый человѣкъ и святый ангелъ, хотя любятъ доставлять помощь и покой утружденному человѣку, но не останавливаютъ его на самихъ себѣ, а, доставивъ ему отраду и отдохновеніе тѣми способами, кои они, для насъ ли, или для самихъ себя получили, (только получили) побуждаютъ потомъ бѣднаго, но ободреннаго человѣка обращаться и продолжать шествіе къ Тому, наслажденіе Коимъ составляетъ общее блаженство всѣхъ. По сей-то причинѣ и Апостолъ восклицаетъ: Еда Павелъ распятся по васъ, или во имя Павлово крестистеся? — Ни насаждаяй есть что, ни напаяй, но возращаяй Богъ (1 Кор. 1, 13; 3, 7). По сей же причинѣ и Ангелъ повелѣлъ нѣкогда человѣку, поклонившемуся ему, поклониться паче Тому, подъ владычествомъ Коего онъ самъ находился (Апок. 19, 10).

37. Но если будешь наслаждаться человѣкомъ въ Богѣ: то будешъ наслаждаться болѣе Богомъ, нежели человѣкомъ. Ибо будешъ наслаждаться Тѣмъ, Который составляетъ твое блаженство, — будешъ утѣшаться, что пришелъ къ Тому, въ Которомъ заключается твоя надежда, заставлявшая тебя итти къ Нему. Посему-то и Апостолъ говоритъ къ Филимону: ей, брате, да наслаждаюсь тобою о Господѣ! (Флм. 1, 20). Если бы онъ не прибавилъ: о Господѣ, а сказалъ бы только: да наслаждаюсь тобою: это значило бы, что онъ полагалъ въ Филимонѣ надежду своего блаженства.

Впрочемъ выраженіе наслаждаться можетъ означать почти то же, что и выраженіе пользоваться съ удовольствіемъ (uti cum delectatione). Ибо, если предметъ, который мы любимъ, присущь намъ: то онъ, по необходимости, приноситъ съ собою и удовольствіе. Если ты не смотришь на удовольствіе, какъ на цѣль, и относишъ его къ предмету, на которомъ дóлжно постоянно останавливаться; то тыпользуешься въ такомъ случаѣ удовольствіемъ, употребляя оное какъ средство къ чему-либо, а не наслаждаешься собственно. Если же напротивъ привязываешся и останавливаешся на самомъ удовольствіи, такъ что въ немъ именно полагаешь цѣль своихъ отрадъ, то ты, въ собственномъ смыслѣ и дѣйствительно, наслаждаешся. Такое понятіе о наслажденіи нигдѣ не должно осуществляться, кромѣ Святой Троицы, потому что Она одна есть Добро высочайшее и неизмѣняемое.

38. Смотри, какъ святой Павелъ разсуждаетъ о семъ. Хотя Сама Истина, Слово, Имъ же вся быша, плоть бысть, да вселится въ ны (Iоан. 1, 14): однакожъ апостолъ говоритъ: Аще и разумѣхомъ по плоти Христа, но нынѣ ктому неразумѣемъ (2 Кор. 5, 16). Это значитъ: Христосъ восхотѣлъ принять плоть для того, чтобы не только достигающимъ Его дать Себя Самаго въ обладаніе — но и грядущимъ къ Нему предложить Себя началомъ путей, по оному слову Писанія: Господь созда мя начало путей своихъ (Прит. 8, 22), — дабы отъ сего начала начинали всѣ, желающіе итти. Посему апостолъ, хотя находился еще на пути, непочитая себя достигшимъ, и только что стремился къ Богу, зовущему къ наградѣ вышняго званія: однакожъ забывая заднее, и простираясь впередъ, онъ перешелъ уже начало путей(Флп. 3, 13), т. е. уже не имѣлъ нужды задерживать себя тамъ, откуда впрочемъ должны начинать путь свой всѣ, желающіе достигнуть истины, и пребывать въ вѣчномъ животѣ. Ибо Спаситель самъ говоритъ о Себѣ: Азъ есмь путь, истина и животъ (Iоан. 14, 6), — т. е. только Мною можно итти ко Мнѣ, ко Мнѣ приходить, во Мнѣ пребывать. А приходя къ Нему, мы приходимъ и къ Отцу (поелику чрезъ равнаго постигается и тотъ, кому онъ равенъ), и дѣйствіемъ Святаго Духа связуемся и какъ бы спаиваемся (vinciente et tanquam adglutinante) съ Богомъ, дабы имѣть возможность намъ пребывать въ Немъ, какъ высочайшемъ и неизмѣняемомъ Благѣ. Отсюда очевидно, какъ никакой предметъ въ мірѣ не долженъ задерживать насъ на пути, когда и Самъ Господь, благоволившій содѣлаться путемъ нашимъ, даже Собою въ этомъ отношеніи не восхотѣлъ задерживать насъ на всегда, но желаетъ, чтобы мы преходили чрезъ него далѣе! Тѣмъ паче на событіяхъ и дѣйствіяхъ временныхъ, хотя для нашего же спасенія Имъ предпринятыхъ и совершенныхъ, не дóлжно намъ, какъ совершенно немощнымъ, слишкомъ долго останавливаться. Напротивъ мы должны спѣшно тещи чрезъ оныя, дабы, идя — идя, наконецъ притти къ Тому, который освободилъ нашу природу отъ всего временнаго и спосадилъ ее одесную Отца.

39. Заключаю: сущность доселѣ продолжаемаго мною изслѣдованія о предметахъ состоитъ въ раскрытіи той важной истины, что полнота и цѣлъ Закона и всего Священнаго Писанія есть любовь, и именно: 1) любовь къ тому единственному Предмету, которымъ дóлжно наслаждаться, 2) любовь къ тѣмъ существамъ, которыя вмѣстѣ съ нами могутъ онымъ предметомъ наслаждаться (ибо о любви къ самому себѣ заповѣдь не нужна). Къ сей цѣли, то есть, чтобы мы знали сіе и могли сообразно этому дѣйствовать, Божественный Промыслъ направилъ все временное свое о нашемъ спасеніи домостроительство, коимъ самимъ должны мы пользоваться не какъ постояннымъ (mansoria) нѣкіимъ предметомъ любви и наслажденія, но болѣе какъ преходящимъ распоряженіемъ (transitoria): должны, говорю, пользоваться подобно тому, какъ пользуемся пріятностями обыкновеннаго пути, — колесницами, или другими какими-либо орудіями. — Однимъ словомъ, все то, что возводитъ насъ къ Богу, мы должны любить не само посебѣ, а ради Того, къ Коему оно возводитъ.

40. Отсюда [слѣдуетъ], — кто при истолкованіи слова Божія думаетъ, что онъ уразумѣлъ Священное Писаніе, или нѣкоторую часть онаго, а между тѣмъ его разумѣніе никого не назидаетъ въ вышеизложенной двоякой любви къ Богу и ближнему: тотъ еще не уразумѣлъ Писанія. Напротивъ, кто извлекъ изъ онаго мысли, полезныя для назиданія въ любви, тотъ, хотя бы иногда и не то именно говорилъ, что изъясняемый имъ писатель хочетъ сказать въ извѣстномъ мѣстѣ, однакожъ ошибка его безвредна: онъ, конечно, обманывается, но не лжетъ. Ибо лжетъ тотъ, кто охотно и съ намѣреніемъ говоритъ ложь; почему и находимъ мы многихъ охотниковъ лгать, но обманываться — никого. Если первое дѣлаютъ зная, а послѣднему подвергаются не зная: то очевидно, что въ одномъ и томъ же случаѣ обманывающімся лучше обманывающаго. Лучше потерпѣть несправедливость, нежели сдѣлать оную; а всякій лжецъ именно дѣлаетъ несправедливость: и если кому кажется полезнымъ иногда солгать, тому можетъ показаться полезнымъ сдѣлать иногда и несправедливость. Ни одинъ лжецъ, когда лжетъ, не сохраняетъ вѣрности; ибо онъ желаетъ, чтобы вѣрили ему, а между тѣмъ, говоря неправду, самъ нарушаетъ вѣрность; всякій же нарушитель вѣрности есть несправедливый человѣкъ. Слѣдовательно, или несправедливость иногда полезна, чего быть не можетъ; или — ложь всегда безполезна.

41. Такимъ образомъ кто при истолкованіи Писанія выводитъ другой смыслъ, нежели какой имѣлъ изъясняемый имъ Писатель; тотъ, конечно, обманывается, — хотя виною сего обмана не Писаніе, которое никогда не обманываетъ. Но, если этотъ смыслъ, невѣрно извлеченный при изъясненіи, назидаетъ въ любви, которая есть конецъ закона: то изъяснитель обманывается точно такъ, какъ обманывается путникъ, который по ошибкѣ, оставивъ прямую дорогу, идетъ полемъ, впрочемъ туда же, куда ведетъ и самая дорога.

Само собою разумѣется, что ошибочнаго толковника надобно поправлять, ясно показывая ему, что несравненно выгоднѣе вовсе не сбиваться съ надлежащаго пути, дабы привычка уклоняться съ дороги не завела его или въ слишкомъ дальнюю, или даже въ совершенно противоположную сторону. Ибо безразсудно утверждая такой смыслъ, какаго нѣтъ у священнаго писателя, толковникъ, нерѣдко въ такомъ случаѣ встрѣчаетъ у писателя другія мысли, коихъ никакъ не можетъ связать съ найденнымъ отъ него смысломъ. Если онъ чувствуетъ, что сіи послѣднія мысли въ полной мѣрѣ истинны и точны: то чувствуетъ въ тоже время и то, что никакъ не можетъ быть истиннымъ тотъ смыслъ, который онъ прежде нашелъ у писателя. Отсюда, не знаю — право, какимъ образомъ происходитъ, только происходитъ то, что истолкователь, пристрастивишсь къ собственному ошибочному смыслу, вдругъ начинаетъ быть недовольнѣе и сердитѣе на слово Божіе, нежели на самаго себя. Это зло погубитъ его, если онъ допуститъ въ себѣ усилиться ему. Никогда не надобно забывать, что мы ходимъ здѣсь вѣрою, а не видѣніемъ (2 Кор. 5, 7); но ослабѣетъ вѣра тамъ, гдѣ потеряется уваженіе къ Священному Писанію: если же ослабѣетъ вѣра, — ослабѣетъ и самая любовь. Ибо кто теряетъ вѣру, тотъ по необходимости теряетъ и любовь: нельзя любить того, чему не вѣришь. Напротивъ, кто вѣритъ и любитъ, тотъ, гаворя дѣла правды, и повинуясь законамъ ея, поставляетъ себя въ состояніе несомнѣнной надежды, достигнуть нѣкогда того, что любитъ. Посему вѣра, надежда и любовь составляютъ основаніе какъ всякаго истиннаго знанія вообще, такъ въ особенности науки изъясненія Священнаго Писанія.

42. Но мѣсто вѣры заступитъ видѣніе, мѣсто надежды — самое блаженство; любовь же, и по упраздненіи ихъ, еще болѣе усилится. Ибо, если мы по вѣрѣ любимъ то, чего еще невидимъ: то не болѣе ли будемъ любить оное, когда станемъ дѣйствительно видѣть? И, если по надеждѣ любимъ то, чего еще не достигли: то не паче ли будемъ любить тогда, какъ достигнемъ? Между временными и вѣчными благами кромѣ другаго, та разность, что первыя мы любимъ болѣе тогда, когда еще не обладаемъ ими, по достиженіи же оныхъ, любовь наша къ нимъ охладѣваетъ; потому что онѣ не насыщаютъ души, предназначенной для вѣчности. Напротивъ, блага вѣчныя возбуждаютъ пламеннѣйшую любовь къ себѣ тогда, когда достигаемъ ихъ, нежели тогда, когда только желаемъ: ибо никто изъ желающихъ достигнуть вѣчныхъ благъ не можетъ представить ихъ себѣ такими, каковы онѣ сами въ себѣ, и сколько бы кто ни старался постигнуть ихъ мыслію, но получивши оныя, всегда найдетъ въ нихъ болѣе, нежели сколько воображалъ.

43. Посему кто имѣетъ вѣру, надежду и любовь, и постоянно пребываетъ въ нихъ: тотъ имѣетъ нужду въ самомъ Писаніи не столько для себя, сколько для того, чтобъ назидать другихъ. Такъ многіе живутъ въ пустынѣ, вовсе не имѣя у себя Библіи, а вмѣсто оной руководствуются вѣрою, надеждою и любовію. Надъ ними, кажется, уже исполнилось то, что сказалъ Апостолъ: Аще пророчествія упразднятся, аще ли языцы умолкнутъ, аще разумъ испразднится (1 Кор. 13, 8). Вѣра и любовь такъ умудрила сихъ людей, что держась совершеннаго, они уже не ищутъ того, что отчасти: — совершеннаго, говорю, потолику, поколику возможно это въ настоящей жизни; ибо, въ отношеніи къ жизни будущей, никакой праведникъ на землѣ не можетъ назваться совершеннымъ. Посему-то сказано: нынѣ пребываютъ вѣра, надежда, любы, три сія; больши же сихъ любы (1 Кор. 13, 13): ибо, достигнувъ вѣчности, когда упразднятся вѣра и надежда, любовь наша содѣлается и полнѣе и совершеннѣе.

44. По сей причинѣ, кто совершенно постигнетъ, что цѣль Закона есть любы отъ чиста сердца и совѣсти благія, и вѣры нелицемѣрныя (1 Тим. 1, 5); и кто все разумѣніе Священнаго Писанія будетъ основывать на сихъ трехъ добродѣтеляхъ: тотъ смѣло приступай къ изъясненію слова Божія. Ибо, когда Апостолъ сказалъ: любы отъ чиста сердца; то симъ самымъ показалъ, что дóлжно любить [только] одно достойное любви. Къ чистому сердцу онъ присовокупляетъ благую совѣсть — для надежды: поелику тотъ не можетъ надѣяться достигнуть предмета своей вѣры и любви, кто имѣетъ худую, мятущуюся совѣсть. Наконецъ онъ говоритъ: и вѣры нелицемѣрныя; ибо, если мы искренно вѣруемъ, то, съ одной стороны, не любимъ ничего такого, что не дóлжно любить, — съ другой, провождая жизнь правильную, надѣемся твердо, такъ что надежда наша никоимъ образомъ не можетъ обманывать насъ.

Я сказаль здѣсь о предметахъ относительно вѣры столько, сколько почиталъ нужнымъ сказать, по обстоятельствамъ: подробнѣйшія же изслѣдованія объ этомъ можно найти въ иныхъ сочиненіяхъ, какъ мною, такъ и другими писателями написанныхъ. Теперь окончу первую книгу мою о предметахъ, и съ помощію Божіею начну изслѣдованіе о знакахъ.

КНИГА ВТОРАЯ

Глава I. Что такое знак и сколь он разнообразен

1. Когда я писал о вещах⁵¹, то предварительно заметил, чтобы в них обращали внимание только на то, чту они суть, а не на то, могут ли они означать что-либо иное, помимо себя. Приступая теперь к исследованию о знаках, я говорю наоборот: пусть никто в них не обращает внимание на то, что [вещи] есть, а только на то, что они суть знаки, т. е. что они означают. Ибо знак есть вещь, которая воздействует на чувства, помимо вида (species), заставляя приходить на ум нечто иное⁵². Так, например, по следу мы представляем, что животное, коему принадлежит след, прошло [здесь], а по дыму узнаем, что поблизости огонь; услышав голос живого существа, мы узнаем о расположении его духа; при звуке трубы воины либо идут вперед, либо возвращаются назад, и если что-либо иное позовет их в бой, то они поймут, как поступить.

2. Итак, одни знаки — естественные, другие — [условно] данные (data). Естественные — это те, которые без намерения и какого-либо желания [что-либо] означать позволяют узнать помимо себя и нечто иное, например, есть дым, который означает и огонь. Ведь он нехотя производит обозначение, но благодаря постижению и наблюдению за опытно проверяемыми вещами узнают, что огонь рядом, даже если виден только дым. Но и след проходящего животного относится к тому же роду, и черты лица означают состояние духа — гневного или печального, который гневается или печалуется без всякого на то желания; и если кто-то способен передать выражением лица волнение души, то [происходит это] и с нами, не задумывающимися, как это происходит. Но сейчас обо всем этом роде [знаков] рассуждать нет нужды. Поскольку, однако, он попадает в наше деление, его нельзя было вовсе оставить без внимания, и этого довольно для ознакомления.

Глава II. О каком роде знаков здесь нужно рассуждать

3. Знаки же [условно] данные — это те, которыми каждое живое существо, по взаимному согласию и насколько возможно, определяет себя для демонстрации волнения своей души, или чувств, или каких-либо понятий. И у нас только одна причина для обозначения, т. е. для придания знака — вынуть и перенести в душу другого то, что производит в душе то, что создает знак. Итак, род именно этих знаков, поскольку он относится к людям, мы решили исследовать и обсудить, потому что и знаки, данные свыше, которые содержатся в Священном Писании, возвещены нам через людей, которые их записали. Даже и некоторые животные общаются друг с другом знаками, которыми они выражают страсти своей души. Ведь и петух, найдя пищу, голосом дает знак курице, чтобы та поспешила к ней; голубь стенанием кличет голубку, а голубка — голубя. Обычно на многое такое обращается внимание; но таковы ли [эти знаки], как изменения в лице или крик вопящего от боли, следуют ли они у них за душевным движением без волеизъявления или же условно даются для означивания — это другой вопрос, и он не относится к тому, о чем идет речь, потому мы удаляем часть [проблемы] из этого труда как не являющуюся необходимой.

Глава III. Первенство среди знаков принадлежит словам

4. Итак, некоторые из знаков, с помощью которых люди общаются друг с другом для выражения своих чувств, связаны с чувством зрения, большая часть — с чувством слуха, очень не многие с прочими чувствам. Ведь когда мы [на что-либо] киваем, то подаем знак только глазам того, кого хотим, благодаря этому знаку, сделать участником нашей воли. А кто-то подает множество знаков движением рук; гистрионы⁵³ подают некие знаки перед знатоками движением всех членов и беседуют как бы с глазами их; военные знамена и значки внушают [воинам] через глаза волю вождей: и все это — как бы некие видимые слова. Тех, что относятся к слуху, — большая часть, и они главным образом состоят из слов (verbum). Ибо и военная труба, и флейта, и цитра часто издают не только приятный, но и значащий звук; но все эти знаки в сравнении со словами весьма немногочисленны; слова, напротив, держат у людей первенство в обозначении, они все улавливаются (concipio) душой, если кто-либо пожелал бы их воспроизвести. Ведь и Господь придал известное знаменование драгоценному миру, коим помазаны были ноги Его (Ин. 12, 3-7), и ознаменовал, как Сам благоволил, таинство искушаемого тела и крови Своей (Мф. 26, 28; Лк. 22, 19-20), и когда жена, прикоснувшись к краю одежды Его, оказалась исцеленной, Он все ознаменовал (Мф. 9, 20-22). Но бесчисленное множество знаков преимущественно заключается в словах, коими люди выражают свои мысли. Ибо все роды знаков, которые я кратко упомянул, я мог выразить словами, но слов этими знаками [выразить] не мог бы никаким образом.

Глава IV. Откуда буквы

5. Но поскольку [слова], по сотрясении (verberatus⁵⁴) воздуха, тотчас исчезают, не задерживаясь дольше, чем звучат, то знаки слов утверждаются с помощью букв. Таким образом, звуки представляются глазам уже не сами собою, а через некие свои знаки. Эти знаки, следовательно, не могли быть общими у всех народов из-за греха человеческого раздора, так как каждый [народ] присваивает себе первенство. Из-за этой гордыни была возведена та самая башня до неба⁵⁵, чем нечестивцы заслужили иметь не только несогласные души, но и несогласные звуки.

Глава V. Различие языков

6. Отсюда последовало то, что божественное Писание, врачующее многоразличные болезни человеческих помышлений, произведенное на одном языке, на котором оно благоугодно могло распространиться по лицу земли, было повсюду и широко возвещено народам во спасение, в переложении па разные языки. Читающие его ничего иного не желают, как только обнаружить мысли и волю тех, кто его записал, а через них волю Божью, по которой говорили, как мы верим, таковые люди.

Глава VI. Почему полезна неясность Писания,

Переданного через тропы и фигуры

7. Но те, кто читает безрассудно, принимая одно за другое, часто обманываются многообразными неясностями и двусмысленностями (ambiguitas), а в некоторых местах ничего не находят, или они рассматривают их неверно. Таким образом нечто неясно выраженное наводит густейший туман. Не сомневаюсь, что в этом — высшее попечение ради обуздания гордыни трудом и отвлечением от брезгливости интеллекта, для которого по большей части теряет цену то, что легко открыть. Как, спрашиваю, насчет того, что кто-то может [просто] сказать, что святы и совершенны те люди, чья жизнь и моральная принадлежность к христианской церкви отвращает от каких бы то ни было суеверий тех, кто к ней приходит, и делает их членами ее тела (incorporo) благодаря подражанию добрым [делам], люди, которые как добрые верующие и истинные рабы Божьи, сложившие с себя заботы мирские, пришли к святой купели Крещения и затем, возвышенные приятием Св. Духа, дают плод двойной любви — к Богу и к ближнему? Это, следовательно, есть вот что: если бы кто-нибудь такое сказал [некоему] слушателю, это ему понравилось бы менее, чем если бы он использовал в том же смысле то место из Песни песней, где о Церкви, похваляемой, как некая прекрасная жена, сказано: «зубы твои, как стадо выстриженных [овец], выходящих из купальни, из которых у каждой пара [ягнят], и бесплодной нет между ними» (Песн. П. 4, 2)? Разве человек при этом узнает иное, чем если бы услышал то же самое, [но] выраженное самыми плоскими словами, не прибегая к подобию? И, однако, не знаю почему, а мне взирать на святых приятнее, когда я вижу, что они, как зубы Церкви, отделяют людей от заблуждений, и, смягчивши жестокость, преобразуют (transfero) в ее тело, как вкушенную пережеванную пищу. Я также с наибольшим удовольствием признаю «выстриженных овец», сбросивших с себя заботы света, как овечью шерсть, «выходящих из купальни», то есть после крещения, чтобы всем создавать «пары», то есть две заповеди любви; и я вижу, что «бесплодной нет» от того святого плода.

8. Но почему мне это гораздо приятнее, чем если бы ни одного такого подобия не было бы заимствовано из божественных книг, хотя и вещь одна и та же, и одно и то же знание о ней? Трудно сказать, и это другой вопрос. Теперь, однако, никто не сомневается ни в том, что кое-что охотнее познается через подобия, ни в том, что гораздо приятнее обнаружить искомое, сопряженное с некоторою трудностью. Ибо, кто вовсе не находит того, что ищет, — тот томится голодом; а кто не ищет, потому что живет на всем готовом, тот часто вянет от пресыщения. В обоих случаях надо опасаться бездействия. Следовательно, Святой Дух достойно и благотворно модифицировал Священное Писание таким образом, чтобы оно с помощью более ясных мест утоляло [душевный] голод, а с помощью более темных истребляло небрежение. Ибо из этих неясностей не выкапывается почти ничего из того, что не открылось бы как выраженное самым ясным образом в другом месте.

Глава VII. Поступательное движение к мудрости:

первая ступень — страх, вторая — благочестие, третья — знание,

четвертая — отвага, пятая ступень — совет, шестая — очищение сердца,

седьмая ступень или цель — мудрость

9. Прежде всего, следовательно, нужно обернуться страхом Божиим для познания Его воли, [предписывающей], что мы должны желать и от чего удаляться (Пс. 11, 2)⁵⁶. Этот страх необходимо возбуждает мысль о нашей смертности и о будущей смерти и как бы пригвождает к крестному древу всякое возбуждение гордыни, приколачивая [пашу] плоть. Затем нужно сделаться кроткими посредством благочестия и не прекословить Божественному писанию, [независимо от того], понятно оно, когда язвит некие наши пороки, или не понятно, как будто мы можем лучше разуметь и лучше наставлять. Скорее нужно думать и верить в то, что лучше и истиннее написанное в нем, даже если оно неясно, чем в то, что мы можем стать мудрыми лишь благодаря самим себе.

10. За этими двумя ступенями — страха и благочестия следует третья ступень — [ступень] знания, о чем я сейчас решил вести речь. Ибо на этой [ступени] испытывает себя тот, кто усердно стремится к изучению Божественного писания. Ничего иного он в нем не найдет, кроме того, что нужно любить Бога ради Бога и ближнего ради Бога, и любить Его всем сердцем, всею душою, всеми помыслами, ближнего же, как самого себя (Мф. 22,37-39), то есть чтобы всецелая любовь к ближнему, равно как и к себе самим, была бы похожа [на любовь] к Богу. Об этих двух заповедях мы толковали в предшествующей книге, когда вели речь о вещах. Значит необходимо, чтобы вначале каждый обращался к Писанию, обладая любовью к этому миру, то есть к временным вещам, и, будучи тесно с ним связан, оказывался надолго отлученным от такой любви к Богу и от такой любви к ближнему, которой требует Писание. Тогда же тот страх, благодаря которому он помышляет о Божием суде, и то благочестие, благодаря которому он и может только верить и повиноваться авторитету священных книг, побуждают его скорбеть о самом себе. Ибо этакое благонадежное знание созидает человека не превозносящего себя, но горько на себя сетующего. С помощью этого аффекта он усердными молитвами добивается божественной помощи, чтобы не истощить себя отчаянием, и ступает на четвертую ступень, то есть [на ступень] отваги (fortitude), где он алчет и жаждет праведности. При такой страсти он избавляется от всякой смертоносной вещной привлекательности и, вследствие этого, отвратившись [от нее], нацеливается на любовь к вечному, то есть на неизменяемое единство и равенство в Троице.

11. Как только он, насколько возможно, узрит Ее в сияющей дали и глубоко прочувствует, что по слабости зрения он не может выдержать такой свет, то на пятой ступени, то есть в совете милосердия, он постарается очистить некоторым образом бунтующую душу, обеспокоенную охватившей ее нечистотой из-за страсти к низкому. Здесь же он усердно упражняет себя в любви к ближнему и в этом совершенствуется. И уже исполненный надежды и крепкий силами, достигнув состояния любви к врагу, восходит на шестую степень, где уже сам очищает око, которым может видеть Бога столько, сколько могут видеть те, кто, по мере возможного, умирает для этого мира. Ибо видят они настолько, насколько умирают для этого мира, а поскольку живут в нем, не видят. И потому хотя уже истиннее и не только терпеливее, но даже приятнее начинает казаться видение света того, однако до сих пор о нем говорят, что он видится «гадательно» и «сквозь [тусклое] стекло» (1 Кор. 13, 12), ибо [человек] ходит скорее «верою, чем видением (species)» (2 Кор. 5, 7), так как мы пришельцы в сей жизни, «наше же жительство — на небесах» (Флп. 3, 20). На этой же ступени он так очищает око сердца, что не предпочитает истине самого себя, и не равняет [с нею] ближнего, следовательно, и себя самого, так как [не равняет с нею] того, кого любит как самого себя. Значит, он будет святым по сердечной простоте и чистоте настолько, что не сможет отвратиться от истины ни из человекоугодия, ни из желания избегать неких невыгод своих, которые противятся такой жизни. Такой сын достигает мудрости, которая есть последняя седьмая ступень, которою он наслаждается, умиротворенный и успокоенный. Ибо «начало мудрости — страх Господень» (Пс. 110, 10). Ведь от страха к мудрости стремятся через эти ступени и проходят их.

Глава VIII. Канонические книги

12. Но вернемся к рассмотрению той, третьей ступени, о которой мы решили рассуждать подробно и обсудить, сколько Бог поможет. Итак, искуснейший исследователь божественного Писания — тот, кто изначально должен прочесть все [книги Писания] и ознакомиться с ними, если еще и не понимая, однако уже читая, по крайней мере, те книги, которые называются каноническими. Ведь прочие он прочтет с большим душевным спокойствием, будучи наставленным верою в истину, чтобы они не захватили неопытную душу его и, насмехаясь, опасными вымыслами и призраками не причинили бы хоть какого-то ущерба здравому смыслу. В канонических же книгах Писания исследователь должен следовать авторитету многих кафолических церквей, а среди них особенно тех, которые удостоились иметь у себя апостольские престолы и получить от них Послания. Он, следовательно, будет придерживаться вот какого правила касательно канонических книг: те, которые приняты всеми кафолическими церквами, он предпочтет тем, которые не принимаются некоторыми из них; из тех же [книг], которые всеми не принимаются, те, которые приняты многими важнейшими [церквами], он предпочтет тем, которых придерживаются немногие и менее авторитетные церкви. Но если бы он обнаружил, что одни книги принимаются множеством церквей, а другие — [только] важнейшими, хотя это нелегко обнаружить, то я полагаю, что их надо почитать книгами, равными по достоинству.

Глава IX. Каким способом нужно предаваться изучению Писания

14. Во всех этих книгах те, кто обладает страхом Божьим и приучен к благочестию, вопрошают волю Бога. Первое правило этого трудного дела, как мы сказали, — ознакомиться с этими книгами, если еще и не понимая их, однако читая их, или доверившись памяти, или имея [о них хотя бы] несовершенное представление. Затем то, что в них рассматривается ясно, нужно исследовать более тонко и тщательно, будь то правила жизни или правила веры: кто насколько больше их изыщет, тот настолько способнее к пониманию. Ибо в правилах ясно представленных в Писании, обнаруживается все то, что содержит веру и способы жизни, то есть надежда и любовь, о чем мы толковали в предыдущей книге. Наконец, ознакомившись несколько ближе с самим языком Божественного Писания, нужно открыть, что в нем темно, и продолжить путь, обсуждая его так, чтобы приводить более вразумительные примеры для объяснения неясных оборотов речи, а некоторыми утверждениями верных мыслей отводить сомнения от [выраженных] неопределенно. В этом деле много значит память, недостаток которой не могут заменить эти правила.

Глава X. Непонимание Писания происходит из-за незнания знаков или их двусмысленности

15. По двум причинам не понимают того, что написано: оно скрыто или под нераспознанными, или под двусмысленными знаками. Знаки же есть или собственные, или переносные. Собственными они называются тогда, когда прикладываются к означаемым вещам, для выражения которых они установлены, например, мы говорим «вол», когда подразумеваем «животное», которое все люди вместе с нами называют этим латинским именем. Переносными они бывают тогда, когда и те же самые вещи, которые мы обозначаем собственными словами, употребляются и для обозначения чего-либо другого; так, мы говорим «вол» (bovem), и под этими двумя слогами подразумеваем животное, обычно называемое этим именем, но также подразумеваем под этим животным евангелиста, которого обозначило [так] Писание в толковании апостола: «не заграждай рта у вола молотящего» (1 Кор. 9, 9).

Глава XI. Чтобы устранить неведение знаков, необходимо знание языков, прежде всего греческого и еврейского

16. Против неведомых знаков есть, собственно, великое лекарство — знание языков. Люди, говорящие на латинском языке (их сейчас мы и задумали наставить), нуждаются для познания Божественного писания в двух других, а именно в еврейском и греческом, чтобы можно было прибегнуть к предшествующим спискам, если бесконечное разнообразие латинских переводов может привести к какому-либо сомнению, — хотя мы часто обнаруживаем непереведенными в книгах и еврейские слова, такие, как «Аминь», «Аллилуйя», «Рака», «Осанна» и, наверное, другие. Исконность таких из них, как «Аминь» и «Аллилуйя», была сохранена отчасти из-за их священного авторитета, хотя они могли бы быть переведены, отчасти же считается, что их нельзя было перевести на другой язык, как два других, которые мы упомянули. Ибо в каждом языке есть слова, которые не могут быть переведены в узус⁵⁷ других языков с помощью истолкования. И это больше всего относится к междометиям — эти слова скорее обозначают душевные изменения, нежели какую-то частицу задуманного предложения. Ведь и два последних [слова] признаются таковыми, ибо говорят, что «Рака» есть возглас негодования, а «Осанна» — радости. Но не из-за таких немногих [слов], которые легче легкого отметить и о них выспросить, но из-за разности интерпретаций нужно знание тех языков. Ведь тех, кто переводил Писание с еврейского языка на греческий, можно перечислить, латинских же переводчиков — никоим образом. Ибо еще с первых времен [христианской] веры всякий, кому попадал в руки греческий кодекс и кому казалось, что он изрядно сведущ в обоих языках, смело брался за перевод.

Глава XII. Несходство переводов полезно. Как от двусмысленности слов случается ошибка у переводчиков

17. Такое положение дела более способствовало бы пониманию, чем мешало ему, если бы только читатели были не равнодушны. Ибо часто сличение многих кодексов проясняло иные неясно выраженные мысли (sententia). Например, один из переводчиков перелагает известное [место] из пророка Исайи так: «И не презирай домочадцев семени своего»; а другой так: «Не презирай плоти своей» (Ис. 58, 7)⁵⁸. И тот и другой переводы достоверны; в самом деле, каждый из них может быть объяснен друг через друга, так как и «плоть» можно было понять в собственном смысле, ибо никто «своего тела» не презирал, полагая, что оно служит напоминанием, а под переводом [слов] «домочадцы семени» христиане могут понять, что они духовно рождены вместе с нами от одного семени Слова. Поэтому при сравнении смыслов, [подразумеваемых] переводчиками, предстает более достоверной та мысль, что здесь собственно предписывается не презирать сродников, так как когда ты будешь сравнивать «домочадцев семени» с «плотью», [слова эти] будут пониматься, главным образом, как «сродники»; отсюда я полагаю, что то же говорит и апостол: «Не возбужу ли ревность в сродниках моих по плоти и не спасу ли некоторых из них» (Рим. 11, 14), то есть не уверуют ли и они, возымев ревность к тем, которые уже уверовали. Ведь [апостол] сказал, что «своя плоть» — это иудеи по родству. Точно то же и с известным местом у пророка Исайи. [У одного переводчика]: «если не поверите, не уразумеете»; у другого: «если не поверите, не пребудете» (Ис. 7, 9)⁵⁹. Неизвестно, кто из них [точно] следовал словам [его], если ими не прочтены списки (exemplaria⁶⁰) на первоначальном языке. Однако в [душу] искусного читателя западает нечто весьма значимое и из того, и из другого. Ведь трудно представить столь отличающихся друг от друга переводчиков, чтобы они не имели бы между собой никакого сходства. Следовательно, так как интеллект существует в непреходящем видении, то вера, напротив, как бы млеком питает детей в колыбельках временных дел; и «мы ходим» теперь «верою, а не видением» (2 Кор. 5, 7), если же не будем ходить верою, не сможем достигнуть видения, которое не преходит, но пребывает в чистом разуме, соединив нас с истиной. Потому один сказал: «если не поверите, не пребудете»; а другой: «если не поверите, не уразумеете».

18. Переводчик часто ошибается и на основании двусмысленности языка оригинала. Тот, кому не вполне понятна мысль, переносит на нее значение, которое вовсе чуждо смыслу писателя. Так, в некоторых кодексах имеется [такой перевод]: «ноги их остры на пролитие» крови. Ведь греческое слово όξύς,означает и «острый», и «скорый». Тот понял мысль, кто перевел: «ноги их скоры на пролитие» крови. Тот же, другой, ошибся, увлекшись в другой части двусмысленным (anceps) знаком. И такое относится не к неясному, а к ложному. Их положение другое, ибо такие кодексы нужно скорее рекомендовать не для понимания, но для исправления. Отсюда и вот что: так как по-гречески μόσχος называется «телец» (vitulus), а некоторые не поняли, что μοχεύματα — это «насаждения» (plantatio), то перевели это выражение как «коровий приплод». Эта ошибка вкралась в столь многие кодексы, что едва ли можно найти иначе записанное. Между тем, мысль здесь очень ясная, поскольку она проясняется следующими словами: в самом деле, [выражение] «ложные посадки⁶¹ не дают глубоких корней» (Прем. 4,3) более подобающе назвать паразитарными (vitulamina), которые втаптываются в землю ногами и корни которых не укреплены. Да и некоторые другие контексты (contextum) сохраняют в этом месте перевод в таком виде.

Глава XIII. Как можно исправить черноты перевода

19. Но так как и сама мысль, которую многие переводчики, каждый по своей способности и суждению, пытаются выразить, не обнаруживается, кроме того, что ее вычитывают на том языке, на котором осуществлен перевод, и так как безрассудный переводчик, если он вовсе не образованный, часто отклоняется от авторского смысла, то нужно стремиться к знанию тех языков, с которых Писание перешло в латынь, или иметь переводы его более буквальные — не потому, что они удовлетворительны, но потому, что благодаря ним обнаруживается исправность или погрешность других [переводов], в которых стремятся следовать при переложении не в большей степени словам, чем мыслям. Ибо часто переводятся не только отдельные слова, но и обороты речи, которые совершенно; не употребительны в латинском языке, если кто-то хотел бы сохранить обычай древних, которые говорили по-латыни. Такие переводы никогда ничего не отнимают у интеллекта, только оскорбляют тех, кто более наслаждается вещью, если в знаках, ее выражающих, сохраняется некая ее полнота. Ибо так называемый солецизм есть не что иное, как сочетание слов друг с другом не по тем правилам, по которым каким-то образом сочетали [их] те наши, очевидно же — авторитетные, предшественники. В самом деле, говорят ли «среди людей» или «меж людьми» — это не относится к познанию вещей. И что иное варваризм, как не слово, выраженное не теми буквами или не тем звуком, которым обычно произносили его те до нас, кто говорил по-латыни? Ибо не слишком заботится тот, кто молит Бога о прощении своих грехов, произносить ли «прощать» с длинным или кратким третьим слогом, каким бы образом могло звучать это слово. Да и что такое есть полнота речи (locutio), если не сохранение далекого обычая, подтвержденного авторитетом речи древних?

20. Однако чем слабее люди, тем больше они оскорбляются, и тем они слабее, чем ученее хотят казаться, не знанием тех вещей, благодаря которым мы созданы, но [знанием] знаков, при котором очень трудно не стать заносчивым, поскольку и само познание вещей часто взбудораживает мозги, если только оно не смиряется игом Господним. В самом деле, что за вред понимающему, если записано таким образом: «Какова земля, на которой они живут на ней, хороша ли она или худа, и каковы города, в которых они живут в них» (Числ. 13, 20)? Я думаю, что скорее это оборот речи более древнего языка, чем выражение какого-то иного, более глубокого смысла. То, что мы уже не можем вынести из уст народа, поющего: «На нем же процветет святыня моя» (Пс. 131, 18), совершенно не разрушает мысль; опытный слушатель, однако, хотел бы это исправить, потому что некогда говорилось не floriet (процветает), но florebit (процветала), и ничто не мешало бы коррекции, кроме обыкновения поющих. Этим легко можно пренебречь, если бы кто-то не желал поостеречься того, что [на деле] никак не вредит здравому смыслу. Но вот в том, что сказал апостол: quod stultum est Dei, sapientius est hominibus; et quod infirmum est Dei, fortius est hominibus, «потому что немудрое Божие премудрее человеков, и немощное Божие сильнее человеков» (1 Кор. 1, 25), — если бы кто желал сохранить греческий оборот речи, сказав так: quod stultum est Dei, sapientius est hominum; et quod infirmum est Dei, fortius est hominum, «потому что немудрое Божие премудрее у человеков, и немощное Божие сильнее у человеков», — то упование (intentio) бдительного читателя на силу мысли, конечно, свершилось бы, но, однако, кто-то другой или с трудом понял бы их, или же не понял бы, или бы понял превратно. Ибо не столь уж ошибочен такой речевой оборот на латинском языке, но он впадает в двусмысленность, ибо могло бы показаться, что безумное у людей или немощное у людей премудрее и сильнее, чем Божие. Хотя и то [выражение] — sapientius hominibus, премудрее человеков — не лишено двусмысленности, даже если и свободно от солецизма. Ведь под тем, что есть, то есть hominibus (человеков), подразумевается «[мудрее, сильнее] существующего человека» или «относительно вот этого человека», — это может обнаружиться только при прояснении (illuminatio) мысли. Лучше, следовательно, выразиться: «мудрее, нежели человеки, и сильнее, нежели человеки».

<…>

Глава XV. Рекомендуется перевод Италы как латинской версии и Септуагинты как версии греческой

22. Среди переводов нужно прочим предпочитать Италу⁶², потому что он крепче держится слов, благодаря которым делается прозрачным смысл. И для исправления некоторых недостатков в латинских [переводах] нужно обратиться к грекам⁶³, среди которых — семьдесят толкователей⁶⁴. Он отличается авторитетом относительно [переводов] Ветхого Завета. Все наиболее умудренные церкви считают, что семьдесят толкователей в такой степени выразили присутствие Святого Духа, что представляли единые уста множества людей. Если же они, как считается и как упоминают о том многие достойные доверия люди, во время перевода были заключены каждый в отдельную комнату, а в кодексе каждого из них не было обнаружено ничего, что не было бы обнаружено в словах и даже в порядке слов у других, то кто осмелится сравнить и даже предпочесть его авторитету нечто другое? Если они и сравнивали, то для того, чтобы создать единый для всех голос для общего словоупотребления и суждения; так, не следует и не приличествует какому-либо одному человеку, как бы опытен он ни был, покушаться на исправление единогласия столь древних и столь ученых [мужей]. Даже если бы в еврейских образцах нашлось что-либо иное, чем употребленное ими, то, по-моему, это должно было произойти вследствие божественного распоряжения, которое Он через них выразил: чтобы книги, которые иудейский народ не желал показывать другим народам или из религиозных соображений, или из ревности, заранее, при содействующей власти царя Птолемея сделались известными язычникам, поверившим в Господа. Итак, может статься, что те самые [толкователи] делали перевод, а Тот, Кто вел их и Кто сотворил одни уста у всех, Святой Дух, повелел каким-то образом сообразовывать [его с состоянием] язычников.

Но, как я сказал выше, для прояснения мысли часто не бесполезно сравнивать тех переводчиков, которые более цепко прилеплялись к словам. Латинские же кодексы Ветхого Завета, как я пытался сказать, должны исправляться, если это необходимо, с помощью авторитета греков и особенно тех, кто высказывался за то, чтобы они переводились едиными устами, как у Семидесяти. Если же пойдет спотыкание в латинских переводах книг Нового Завета, то несомненно нужно прибегать к греческим [кодексам], и главным образом к тем, которые получили одобрение более ученых и рачительных церквей.

Глава XVI. Пониманию переведенных знаков способствует знание как языка, так и вещей

23. Если же в переведенных знаках читателя заставит колебаться что-либо неизвестное, то это нужно исследовать с помощью знания отчасти языков, отчасти вещей. Ведь чему-то подобна и, несомненно, чем-то таинственным проникнута купальня Силоам, где Господь повелел умыть лицо тому, чьи глаза Он помазал «брением, из плюновения» сделанным (Ин. 9, 7), но это — лишь имя неизвестного языка, сколь ни велик его смысл (intellectus), если бы евангелист не объяснил его. Так и многие еврейские имена, которые не были интерпретированы авторами тех книг, несомненно, имеют немалую силу и способность к разрешению загадок Писания, если бы кто-нибудь мог изъяснить их; и некоторые опытные мужи, владеющие этим языком, которые истолковали все слова, выделив их по тождеству в Писании, оказали весьма солидную услугу потомству. И что такое Адам, что Ева, что Авраам, что Моисей, или названия мест: что такое Иерусалим, или Сион, или Иерихон, или Синай, или Ливан, или Иордан, или некоторые другие названия, существующие в том языке, но неизвестные нам. После того как они были открыты и объяснены, многие фигуральные выражения в Писании становятся ясными.

24. Незнание же вещей делает неясными и фигуральные выражения, так как мы не знаем природы ни живых существ, ни камней, ни трав или других вещей, которые часто упоминаются в Писании по сходству их с чем-либо другим. Ведь сколь много смысла открывается в том, почему Господь повелел нам быть «мудрыми как змеи» (Мф. 10, 16), поскольку о змее известно, что он, защищая голову, набрасывается на нападающих на него всем телом своим. Это значит: вместо нашей головы, потому что она — Христос, мы охотнее предоставляем преследователям свою плоть, дабы не губить в себе веры христианской, так как, прося пощады для тела, мы могли бы отречься от Бога! Или то, что он, как говорится, стесненный узостью пещеры и, сбросив старую кожу, получает новые силы, настолько согласуется с представлением о кознях змея и с совлечением самого ветхого человека, как говорит апостол, чтобы облечься в нового (Еф. 4, 22-24; Кол. 3, 9-10); и совлекшись через теснины, как учит сам Господь, «входите тесными вратами» (Мф. 7, 13)! Следовательно, как познание природы змея объясняет многие подобия, которые обычно даются в Писании об этой живности, так и неведение о некоторых животных, которые в нем упоминаются не реже (ради уподобления), часто мешает тому, кто стремится понимать (intellector). Так же нужно постигать природу камней, так же и трав, и чего-либо другого. В самом деле, и знание о карбункуле, светящего во тьме, разъясняет много неясного в книгах, в которых он упоминается ради [какого-либо] подобия; а незнание берилла и алмаза большей частью сковывает силы разумения. И легко понять, что вечный мир обозначается оливковой ветвью, принесенной голубицею в ковчег (Быт. 8,11), не по иной причине, как по той, что мы знаем: и оливки не скоро портятся при легком прикосновении, и само дерево постоянно покрыто листвой. Многие, не зная иссопа, покуда не ведают, какую силу он имеет для очищения легких или, как говорят, для проникновения корнями сквозь камни, поскольку это трава малая и низкая, совершенно не могут понять, почему сказано: «окропи меня иссопом, и буду чист» (Пс. 50, 9).

25. Незнание чисел позволяет не понимать многое, помещенное в Писании в переносном и даже мистическом смысле. Ибо природный ум (ingenium), как я уже о том сказал, не может не волноваться оттого, что он хотел бы [знать], почему Моисей, Илия и Сам Господь постились сорок дней (Исх. 24,18; Мф. 4,2). Фигурального узла этого действия нельзя развязать иначе, как через познание и обдумывание этого числа. Ибо четырежды десятеричным числом оно выражает как бы связанное во времени познание всех вещей; в самом деле, четверичным числом выражается течение времени суток и года; суточное состоит из утренних, полуденных, вечерних и ночных часов; а годовое из весенних, летних, осенних и зимних месяцев. Ради вечности, в которой мы желаем жить, мы должны воздерживаться от наслаждения временем, пока живем во времени, и поститься, хотя самим протеканием времени нам внушается учение о презрении к временному и жажде вечного. Далее, десятеричное число означает познание Творца и твари. В самом деле, троичность присуща Творцу, семеричное число указывает на тварь вследствие [присущности ей] жизни и тела. Ибо жизни свойственна троица, с помощью которой и нужно любить Бога: всем сердцем, всею душой, всем помышлением (mens). В теле же яснейшим образом явлена четверка — таково [число] элементов⁶⁵. Итак, этим десятеричным [числом], поскольку оно проникает в нас во времени, то есть полагается четырежды, нам предвещают, что нужно сорок дней поститься, чтобы жить чисто и воздержанно, без пристрастия к временному⁶⁶. Это — Закон, персонифицированный Моисеем, это — пророчество, персонифицированное Илией, это предвещает Сам Господь, который, словно бы засвидетельствованный Законом и пророчествами, явился между ними в сиянии на горе трем ученикам, увидевшим [Его] и восхитившимся. Затем так же можно спросить, как из числа сорок происходит [число] пятьдесят, которое непосредственно в нашей религии является священным из-за Пятидесятницы (Деян. 2), и каким образом оно, взятое трижды для [обозначения] трех времен (до Закона, под Законом и под Благодатью) или же для [обозначения] имени Отца, Сына, и Святого Духа, прильнув выше — к самой Троице, относится к таинству непорочнейшей Церкви и доходит до [числа] сто пятьдесят три — [числа] рыб, которые по воскресении Господа были пойманы сетью, брошенной по правую сторону (Ин. 21,6-11). Таким образом под многими другими различными формами чисел в Священном Писании располагаются некие тайны уподоблений, которые скрыты от читателей из-за незнания [значения] чисел.

26. Многое оно скрывает и держит в неведении относительно некоторых вещей, относящихся к музыке. В самом деле, кто-то довольно ловко обнаружил некие существенные свойства, составляющие отличие псалтыри от арфы. И о десятиструнной псалтыри вовсе не дерзко спрашивают ученые: имеет ли она какой-либо музыкальный закон, который бы понуждал к такому числу струн, или же, если такого закона нет, нужно воспринимать само число тем более священным? Или же благодаря десяти заповедям, данным в Законе, с этим числом, если оно исследуется, нужно соотносить только Творца и тварь? Или на основании вышеизложенного [такое значение] имеет само [число] десять? И так же число [лет] строительства храма⁶⁷, которое упоминается в Евангелии — сорок шесть (Ин. 2, 20), не знаю почему, но звучит музыкально. И поскольку оно относится к устройству тела Господня, из-за которого и упомянуто в Евангелии о храме, то оно побуждает некоторых еретиков признать, что Сын Божий воспринял не ложное, но истинно человеческое тело. И, разумеется, мы обнаруживаем, что число и музыка во многих местах Священного Писания используется почтительно.

Глава XVII. Происхождение предания о девяти музах

27. Не нужно слушать вздорные россказни языческих суеверий, в которых выдумано, что девять муз — это дочери Юпитера и Мемории⁶⁸. Их уже изобличил Варрон⁶⁹, — не знаю, может ли кто у них быть ученее или пытливее его в таких вещах. Ибо он говорит, что один город (не знаю какой, ибо я вспоминаю не об имени) нанял трех художников сделать по три изображения (simulacrum) муз для посвящения в храме Аполлона, а чтобы каждый из художников изваял нечто прекраснейшее, обязался приобрести избранное им с величайшей готовностью. Итак, случилось, что те художники создали свои произведения одинаково прекрасными и городу понравились все девять, и все были куплены, чтобы быть освященными в храме Аполлона. Впоследствии поэт Гесиод дал им имена. Следовательно, не Юпитер родил девять муз, а три мастера, каждый по три, создали их. Тот город оценил троих не потому, что видел музы во сне или что они кому-то привиделись столь многочисленными, но потому, что легко было заметить: всякий звук (а это и есть материя песен) тройственен по природе. В самом деле, он издается или голосом, как это свойственно тем, кто поет горлом, без музыкального инструмента, или посредством дуновения, как при игре на трубах и флейтах, или с помощью удара, как при игре на кифарах, тимпанах и на каких-либо других [инструментах], которые от удара звонко звучат.

Глава XVIII. Нельзя отталкивать профанов, если они нечто благовествовали

28. Но произошло ли то, о чем рассказал Варрон, или это было не так, однако из-за суеверия темных людей мы не должны бежать музыки, если можем усвоить из нее нечто полезное для понимания Священного Писания, и не должны обращаться к их театральной болтовне, если будем обсуждать нечто относительно кифар и музыкальных инструментов, потому что это имеет отношение к духовному восприятию. И, конечно, мы не должны были бы учиться азбуке, потому что говорят, что ее изобретателем был Меркурий, а поскольку справедливости и добродетели они посвятили храмы и пожелали чтить в камнях то, что нужно нести в сердце, то из-за этого нам нужно было бы бежать и справедливости, и добродетели. Напротив, тот добрый и истинный христианин, кто понимает, что где бы ни находилась истина, исповедуя и зная которую по Священному Писанию, он отвергает суеверные вымыслы, она есть достояние его Господа, и пусть он печалится и заботится о тех людях, которые скорбят, и должен оплакивать и опасаться только тех людей, которые, «познавши Бога, не прославили Его как Бога и[ли] не возблагодарили, но осуетились в умствованиях своих, и омрачилось несмысленное их сердце: называя себя мудрыми обезумели и славу нетленного Бога изменили в образ, подобный тленному человеку, и птицам, и четвероногим, и пресмыкающимся» (Рим. 1, 21-23).

Глава XIX. Два рода учений, приобретенных у язычников

29. Но чтобы мы могли лучше истолковать весь этот фрагмент (а он в самом деле весьма необходим), существует два рода учений, которые у язычников используются моралью. Один род — это то, что установили люди, второй — те учения, которые соблюдали уже сформулированное или введенное свыше. То, что существует по установлению людей, отчасти основано на суеверии, отчасти нет.

Глава XX. Знания, установленные людьми, и полные суеверия. Изящное высказывание Катона

30. Суеверное — это то, что установлено людьми относительно создания и почитания идолов, почитания твари или части ее как Бога, это угождение и установление сношений с демонами ради испрашивания советов и заключения неких договоров о знамениях. Это усердно исполняется магическими искусствами, о которых поэты скорее упоминают, нежели [что-либо о них] утверждают. Того же рода книги гаруспиков и авгуров⁷⁰ — с суетностью, но как бы более вольной. К этому роду относятся все перевязки и лекарства, осуждаемые медициной и состоящие в заговариваниях, или каких-либо знаках, кои называются клеймами, или в каких-то подвесках, подвязках или завязках, [применяемых] не для исправления [органов] тела, а для неких тайных или явных знамений. Это называют менее строгим именем физики, чтобы показать, что лечат не из суеверия, но по естеству. Или ты [надеваешь], например, серьги на верхней части каждого уха, или на пальцах [носишь] кольца из страусиных костей, или держишь во время икоты правою рукою большой палец левой руки и пр.

31. К ним присоединятся масса пустейших замечаний: пульсирует ли какой-нибудь орган, окажется ли меж гуляющими вместе с друзьями, камень, собака или дитя. И то, что они попирают камень, как бы [в знак] разрыва дружбы, менее тягостно, чем то, что они бьют кулаками невинное дитя. Но иногда это приводит к побоищу, потому что за детей мстят собаки; в самом деле, многие настолько суеверны, что собаку осмеливаются убить, [правда] не безнаказанно, ибо она подчас отправляет своего преследователя к истинному медику. К тому же относится и следующее: бить о порог, если проходишь мимо своего дома; опять ложиться в постель, если, обуваясь, начнешь чихать; возвращаться в дом, если, выходя, спотыкаешься; если одежда изгрызена мышами; трепетать от представления будущего несчастья более, чем огорчаться из-за убытка в настоящем. Об этом остроумно сказано у Катона⁷¹, который, когда кто-то сказал, что его сапоги изглоданы мышами, просил его совета, ответил, что это — не диво, но истинным дивом было бы, если бы мышей изглодали сапоги.

<…>

Глава XXII. Почему нужно пренебрегать знанием гороскопов

<…>

36. Христианину, следовательно, всем сердцем нужно презирать и бежать всех такого рода искусств, возникших из пустого или вредного суеверия, из пагубной связи людей и демонов, установившей как бы пакт некоего ненадежного и коварного содружества. «Не потому, — говорит апостол, — что идол есть что-нибудь, но потому, что приносящие ему жертву, приносят бесам, а не Богу: а я не хочу, чтобы вы были в сообщении с бесами»⁷² (1 Кор. 10, 19-20). То, что сказал апостол об идолах и о жертвоприношениях, совершаемых в их честь, то нужно воспринимать [как сказанное] и обо всех воображаемых знамениях, которые ведут к идолопоклонству, к почитанию как Бога твари или частей ее или служат лекарством и каким-либо наставлением, которые свыше и как бы официально не установлены из любви к Богу и ближнему, но разбивают слабые сердца из-за [чьих-то] личных склонностей к преходящим благам. Во всех этих учениях нужно бояться и избегать связи с демонами, которые со своим предводителем — дьяволом заботятся только о том, чтобы преградить и не допустить нашего обращения. Многие написали о человеческих прозираниях многое, словно бы выведенное согласно правилам, — как о звездах, которые [на деле] сотворил и устроил Бог, так и о некоторых вещах, которые порождаются и [также] каким-то образом существуют во исполнение божественного провидения, у людей составились ложные человеческие домыслы о том, как будто [где-то] случилось что-то необыкновенное, как если бы мул родил⁷³ или что-то поразило молнией.

Глава XXIV. При суевериях общение и союз с демонами в порядке вещей

37. Все это имеет значение постольку, поскольку союз с демонами образовался из душевного предубеждения, как бы на основании некоего общего языка. Однако все подобное исполнено вредного любопытства, мучительных забот, гибельного рабства. Ибо это имело вес не оттого, что было признано, но распространялось с признанием и значением именно для того, чтобы оно имело вес. И потому это по-разному обнаруживается у разных [людей] — сообразно помыслам и предубеждениям каждого. Ведь те духи⁷⁴, которые жаждут обмана, обеспечивают ему как раз то, чем, как они ведают, он опутан благодаря своим домыслам и соглашательствам. Ибо, к слову сказать, крестообразная форма буквы X, например, у греков значит одно, а у латинян — другое не по природе, но для выражения значения по предписанию и уговору, и потому тот, кто знал оба языка, если бы хотел что-нибудь обозначить, написав греку, употребляет эту букву не в том значении, в каком употребляет ее, когда пишет латинянину⁷⁵. И «бета» при одном и том же звучании у греков — название буквы, а у латинян — огородной зелени; и когда я произношу двусложное Lege, то грек понимает одно⁷⁶, а латинянин иное⁷⁷. Следовательно, все эти значения, к примеру, вследствие согласия на него, [принятого] при общении, волнует души, а так как соглашения разные, то они и волнуют разно; и не потому люди согласились на эти [значения], что они содействовали обозначению, но потому они содействуют, что люди согласились на них. Так же и знаки, с помощью которых устанавливается опасная связь с демонами, имеют вес в зависимости от благочестия каждого [человека]. Это яснейшим образом обнаруживается в ритуалах авгуров, которые до ли наблюдения, после ли него уже знают на память знамения. И речь идет о том, чтобы и не видеть полета птиц, и не слышать их гомона, а потому эти знаки суть ничто иное, как только то, что принимается [заранее] с согласия наблюдателя.

Глава XXV. Среди человеческих созданий, не основанных на суеверии, что-то избыточно, а что-то благоприятно и необходимо

38. После [рассмотрения] того, что нужно отсечь и даже искоренить из христианской души, должны быть рассмотрены человеческие создания (institutio), не основанные на суеверии, т. е. созданные в союзе с людьми, а не с демонами. В самом деле, все, что имеет вес среди людей, что им нравилось и может цениться, есть установления (institutio) человеков; часть их избыточна и основана на жажде наслаждений, часть благоприятна и основана на необходимости. Ибо если бы те знаки, которые жестами выражают гистрионы, имели вес у людей по природе, а не по установлению и соглашению, то в прежние времена глашатай не мог бы объявить карфагенянам, что именно хотел жестами выразить танцовщик в пантомиме. Об этом все еще помнили старики, рассказ которых об этом мы обычно и слушаем. Что поэтому надо думать, если и теперь неопытный в таком вздоре придет в театр, он будет совершенно напрасно стремиться [понять] те движения, и если кто-то другой не расскажет ему, что означают те движения. Однако все желают некоторого подобия при обозначении, чтобы сами знаки, насколько возможно, были схожи с вещами, которые ими обозначаются. Но поскольку нечто может уподобиться чему-то другому многими способами, то такие знаки остаются устойчивыми у людей, только при достижении согласия.

39. Что касается произведений живописи, ваяния и других подобных искусств, главным образом опирающихся на опытность художников, то никто не ошибется, если увидит [с чем-то] схожее, потому что он знает, каким вещам они подобны. И весь этот род [произведений] нужно считать среди избыточных человеческих созданий, если только что-то из этого не представляет особого интереса по сути, по некоей причине, месту, времени и по чьей воле (auctoritas) он создан. Наконец, к числу человеческих произведений (institutio) относится множество лживых россказней и подделок, и этими выдумками наслаждаются люди. И нет у людей ничего более подходящего, чем они владеют и что ими более ценится, чем то, что лживо и поддельно. Удобное же и необходимое людям, созданное людьми, — это разнообразные отличия в одежде и в уходе за телом для распознавания пола и звания, и бесчисленные виды обозначений, без которых человеческое общество или вовсе быть не может, или было бы не совершенным: каким весом и мерой выражает свою собственность, какой чеканкой монет и по какой цене, какому обществу и народу оно принадлежит и прочее того же рода, так что если бы это не относилось к человеческим созданиям, то и разным оно не было бы у различных народов, да и в каждом отдельном народе не менялось бы по решению его правителей.

40. Но всей этой области человеческих созданий, которые способствуют необходимой жизненной пользе, никоим образом не нужно бежать христианину, более того, это, насколько возможно, надо обдумывать и хранить в памяти.

Глава XXVI. Каких человеческих установлений нужно избегать, а какими овладевать

Ибо некоторые человеческие установления воспроизведены и как бы уподоблены природным. Из них нужно полностью отклонить и пренебречь теми, которые, как сказано, касаются демонов; те же, которые устанавливаются между людьми, нужно использовать постольку, поскольку они не способствуют роскоши и изобилию, и, прежде всего, — начертания письмен, без чего мы не можем читать, различные языки, поскольку [познание их] необходимо, что мы обсуждали выше. К тому же роду принадлежат и знаки, которые используются теми, кто учился и называется собственно нотариями⁷⁸. Это полезно, не учиться этому непозволительно, это не ведет к суеверию, не обессиливает роскошью, если занимает настолько, что не препятствует высшим целям (res), достижению которых должно служить.

Глава XXVII. Какие виды знаний, установленные не людьми, способствуют пониманию Писания

41. Теперь же нужно обсудить то, что люди, занимаясь исследованиями, обнаружили не из установления, но или по ходу времени, или по установлению свыше, и где бы о том ни узнавалось, это нельзя считать человеческими установлениями (institutio). Одни из них относятся к телесным ощущениям, другие — к духовному смыслу (ratio animi). Но тому, что относится к плотскому чувству, мы или доверяем как повествованию, или воспринимаем это как нечто наглядное, или истолковываем как проверенное на опыте.

Глава XXVIII. Насколько помогает история?

42. Следовательно, что бы ни указывало на порядок проходящих времен (а это называется историей), все это весьма пригодно нам для понимания Священных книг⁷⁹, хотя безотносительно к церкви ее можно изучать для детского образования. Ибо часто мы многое отыскиваем и по Олимпиадам, и по именам консулов; и неведение, во время какого консульского правления родился Господь и при ком Он пострадал, побудило некоторых так ошибиться, что они полагали, будто Господь пострадал на сорок шестом году своей жизни, так как через столько лет был построен, как говорили иудеи, храм, в котором хранился образ тела Господа. Мы же держимся евангельского авторитетного мнения, что Он около тридцати лет был крещен (Лк. 3, 23)⁸⁰, но как долго после этого Он пребывал в этой жизни, можно узнать из самого текста (textus) о Его деяниях⁸¹. Однако, чтобы не возникло никакого тумана сомнения, более ясно и определенно это может быть исчислено из истории язычников при сравнении ее с Евангелием. Ведь тогда окажется, что не напрасно было упомянуто о сорокашестилетнем строительстве храма, потому что такое число нельзя было соотнести с возрастом Господа; оно относится к более сокровенному устроению человеческого тела, которое ради нас не погнушался принять на себя единственный Сын Бога, Которым все создано.

43. Какой же вопрос о пользе истории разрешил наш Амвросий⁸² (поскольку я опускаю греков) для читателей и любителей Платона, для клеветников, которые утверждали, будто все учение (sententiae) Господа нашего Иисуса Христа, которое признается ими достойным удивления и прославления, он заимствовал из книг Платона, ибо нельзя отрицать, что Платон жил задолго до пришествия Господа в качестве человека! Разве упомянутый епископ, обозрев историю язычников и отыскав, что Платон был в Египете во времена Иеремии, когда этот пророк тоже там был, не обнаружил, что, вероятнее всего, скорее Платон заразился нашим Писанием от Иеремии, так что он мог учить или писать то, чем по праву восхищался⁸³? Ибо до Писания у еврейского народа, в котором искрился культ единого Бога и из которого пришел во плоти Господь наш, не было и самого Пифагора, у последователей которого Платон, как признают те [его почитатели], учился теологии. Таким образом, по обозрении времен, гораздо более правдоподобным оказывается то, что скорее они заимствовали из нашего Писания все то, что они называли благим и истинным, чем то, что Господь наш Иисус Христос [заимствовал] у Платона, чему верить — чистое сумасшествие.

44. Хотя в историческом повествовании говорится о прошлых человеческих установлениях⁸⁴, саму историю не нужно считать в числе человеческих установлений, так как то, что [в этих повествованиях] передано и не может стать несвершенным, то должно находиться в том порядке времен, Создателем и Правителем которых является Бог. Ведь одно дело — повествовать о содеянном, а другое — учить тому, что нужно делать. История повествует о содеянном верно и ради пользы; книги же гаруспиков и тому подобные писания нацелены учить, что нужно делать или наблюдать, с дерзостью надзирателя, а не с уверенностью свидетеля.

Глава XXIX. Насколько познание животного и растительного мира и т. д. и особенно звезд ведет к пониманию Писания

45. Есть повествование, подобное показу (demonstratio), в котором несведущим открывается не прошлое, но настоящее. К такому роду относятся повествования о местоположении и природе животных, деревьев, трав, камней или же записи о других телах. О таком роде [вещей] мы рассуждали выше и учили, что знание о нем способствует разгадке загадок Писания не для того, чтобы их употреблять вместо каких-либо знаков, словно бы в качестве лекарства или средства от какого-либо суеверия; ибо и этот род мы уже выделили, отличив от того — дозволенного и правомочного. Ибо одно дело сказать: у тебя не будет болеть живот, если ты будешь пить [настой] из обмолоченной пшеницы, и другое — сказать: у тебя не будет болеть живот, если ты повесишь эту траву на шею. Ведь в первом случае рекомендуется полезная для здоровья смесь, а в последнем осуждается ее суеверное обозначение. Но там, где нет ни чар, ни заклинания, ни особых примет, возникает большое сомнение, а может ли вещь, которая привязывается или каким-то образом прикладывается к исцеляемому телу, содействовать здоровью силой природы, чтобы ее можно было свободно прикладывать, или она является неким значимым ручательством, так что христианину следует остерегаться ее тем более, чем более она будет казаться полезной. Но тут и скрыто, по какой причине, важно то, что содействует здоровью, в каком духе и кто пользуется этим в медицине или земледелии, — для исцеления ли тела либо, по крайней мере, для поддерживания его.

46. Есть не повествование о звездах, которые нужно знать, но их описание (demonstratio); о немногих из них упоминает Писание. Как, например, многим известно движение Луны, которое ежегодно используют по установленному обычаю для возвеличивания страстей Господних, так весьма немногим безошибочно известно время восхода, заката небесных светил или что-либо другое. Само по себе это знание, хотя и не связано с суеверием, однако не слишком, а, пожалуй, и ничем не помогает толкованию Священного Писания, и при бесплодном усилии скорее даже мешает; и поскольку тупые прорицания заклинателей ведут к опаснейшему заблуждению, гораздо полезнее и достойнее им пренебречь. Помимо описания нынешних [положений] это знание включает также нечто подобное повествованию [положений] прошедших; поэтому исходя из настоящего положения и движения звезд можно, правильно идя по их следам, вернуться назад. Оно также содержит правильные, основанные не на суевериях и злом роке, а на точных расчетах предсказания будущего не для того, чтобы мы попытались извлечь из них что-то [существенное] ради наших дел и приключений (таковы бредни прорицателей судьбы), но ради самих звезд. Ведь как тот, кто умеет делать расчеты [движения] Луны, если знает, какой сегодня месяц, может сказать, какой был за несколько лет перед этим и каким будет несколько лет спустя, так и звездочеты имели обыкновение отвечать со знанием дела по поводу каждой из звезд. Я сказал все, что мне показалось [нужным сказать] относительно такого знания, насколько это относится к его использованию.

Глава XXX. Почему механические искусства способствуют тому же самому?

47. И опыт прочих искусств, с помощью которых производится или то, что надолго остается по окончании труда мастера, например, дом, скамья, какой-либо сосуд и прочее тому подобное, или то, что представляет работнику некое [орудие] для служения Богу. Например медицина, земледелие, управление; или такое, что представляет некое действие, например, танцы, бег и борьба, — так вот опыт всех этих искусств позволяет толковать будущее на основании прошлого. Ведь ни один мастер не начинает своих действий, если не связывает память о прошлом с предвидением будущего.. Их изучение нужно тонко и быстро использовать в самой человеческой жизни не для занятий ими, если только рвение не востребует этого, о чем сейчас мы не ведем речи, но для рассуждения, чтобы мы не вовсе не знали, с чем именно можно приступить к Писанию, так как оно вводит некие фигуральные выражения, связанные с этими искусствами.

Глава XXXI. Чему способствует диалектика? Софизмы

48. [Теперь] остается [сказать] о том, что касается не телесного чувства, но духовного смысла, где царит дисциплина обсуждения (disputatio) и счисления. Но искусство рассуждения весьма способствует проникновению и разрешению всякого рода вопросов, которые есть в Писании, только там нужно остерегаться желания спорить и ребяческой похвальбы поймать на крючок противника. Ведь |есть много ложных умозаключений, которые называются софизмами, и они иногда столь правдоподобны, что обманывают не только вялых, а умных, но не слишком внимательных людей. Кто-то даже тому, с кем разговаривал, выставил такую посылку: «Что есть я, ты не есть». И хотя это было истинно отчасти, тот согласился, пожалуй, потому, что [сказавший это] был хитер, а он прост. Тогда тот добавил: «Но я — человек». Когда это было принято собеседником, тот заключил: «Следовательно, ты не человек»⁸⁵. Такой род софистических заключений осуждается, насколько я могу судить, Писанием в том фрагменте, где сказано: «говорящий мудрено ненавидим» (Сир. 37, 25). Впрочем, софистической называется также речь не лукавая, по, однако, более пространная, чем подобает для убедительности, и стремящаяся к словесным украшениям.

49. Есть также истинные связи умозаключения, имеющие ложные посылки, которые вытекают из ошибки того, с кем ведется речь, которые, однако, вносятся добрым и ученым человеком, чтобы, устыдившись их, тот, чьему ошибочному положению следуют [другие], оставил это заблуждение. А если он захочет в нем утвердиться, то его необходимо принуждают придерживаться того, что он сам же и осуждает. Ведь апостол не истину выводил в заключении, когда говорил так: «И Христос не воскрес», и эдак: «и проповедь наша тщетна, тщетна и вера ваша» (1 Кор. 15, 14); и далее другое, что совершенно ложно, поскольку и Христос воскрес, и не тщетны были ни проповедь тех, кто это возвещал, ни вера тех, кто этому верил, но эти посылки истиннейше связывались той ложной [мыслью], в которой было утверждение, будто нет воскресения из мертвых. После отрицания тех ложных [посылок], по которым истинными были бы [слова] «если нет воскресения мертвых» (1 Кор. 15, 13⁸⁶), следует вывод: будет воскресение из мертвых. Так как есть, значит, правильные связи не только истинных, но и ложных посылок, то легко научить правильности связей в тех школах, которые существуют помимо церкви⁸⁷ Истинность же посылок нужно выведывать в священных церковных книгах.

Глава XXXII. Истинность связей не устанавливается,

но только наблюдается людьми

50. Однако сама истинность связей установлена не людьми, но прослежена ими и воспринята, чтобы они могли ей учиться и учить, ибо она принадлежит вечному основанию вещей и установлена свыше. Ведь, к примеру, тот, кто повествует о порядке времен, не сам его образует, и тот, кто обнаруживает местоположение [земель], сущность животных, деревьев или камней, не обнаруживает ничего, установленного людьми, и тот, кто описывает светила и их движение, описывает нечто, не им и не другими людьми установленное. Утверждающий: если ложно последующее, то необходимо ложно и предыдущее, — говорит истинную правду, но не от него зависит то, что существует таким образом, он только демонстрирует, что это существует таким образом. Из этого правила следует то, что мы вспоминали из апостола Павла. Ведь предшествующей [посылкой] было: «нет воскресения мертвых». Это говорили те, чью ошибку хотел опровергнуть апостол. Более того, из этой, предшествующей посылки, когда они говорили, что «нет воскресения мертвых», необходимо следует: «то и Христос не воскрес». Но такое следствие ложно, ибо Христос воскрес; следовательно, ложно и то, что предшествует, а предшествует, что «нет воскресения мертвых». Итак, воскресение мертвых есть! Все это можно сказать кратко таким образом: если нет воскресения мертвых, то и Христос не воскрес; но Христос воскрес; следовательно, есть воскресение мертвых. Люди, значит, не установили, но обнаружили то, что вследствие отвержения последующего необходимо отвергается и предыдущее, и это правило относится к истинности связей, но не к истинности посылок.

Глава XXXIII. Из ложных посылок можно вывести истинные заключения

51. Но в этом месте он вел речь о воскресении, здесь и правило связи, а в заключении и само положение — истинны. Но на основании ложных посылок истинность связи происходит таким образом. Предположим, мы заставим кого-либо признать: если животное есть улитка, то оно имеет голос. Поскольку при отвержении последующего отвергается предыдущее, то, доказав при таком допущении, что у улитки нет голоса, можно сделать вывод, что животное не есть улитка. Эта посылка ложна, но заключение, происшедшее из ложного допущения, — истинно. Таким образом истинность посылки имеет значение сама по себе, но истинность связи зависит от предположения или допущения того, с кем ведется речь. Таким образом, как мы выше сказали, то, что ложно, подводится под правильное заключение, чтобы с его помощью мы возжелали исправить чье-то заблуждение, дабы он раскаялся в том, что допускал предшествующие [посылки], следствия которых, как он видит, нужно отвергнуть с презрением.

Отсюда уже легко понять, что, как на основании ложных посылок можно вывести истинные заключения, так на основании истинных — ложные. Пусть некто предположил: если тот справедлив, то он добр, — и согласился с этим; а затем добавил: но он несправедлив. При согласии с этим выводит заключение: следовательно, он не добр. Здесь, однако, даже если все истинно, неправилен принцип связи. Ведь если при отвержении последующего необходимо отвергается предыдущее, то при отвержении предыдущего последующее отвергается не столь необходимо. Например, когда мы скажем: если он оратор, то он — человек, — это истинно. Однако, если прибавить на основании этой посылки: но он не оратор, то в заключении, когда ты его выведешь, не должно быть: следовательно, он не человек.

Глава XXXIV. Одно дело — знать законы вывода, другое — истинность посылок

52. Поэтому одно дело — знать правила связи, другое — истинность посылок. Первые учат, чту есть следствие, что не есть следствие, что противоречие. Следствие таково: «если он оратор, то он человек»; непоследовательность: «если он человек, то он оратор»; противоречие: «если он человек, то он существо четвероногое». Судить здесь, следовательно, надо исходя из самой связи. Что же до истинности посылок, то нужно рассматривать посылки сами по себе, а не их связь. Но если посылки верны и не подлежат сомнению, то необходимо становятся такими же несомненными и сомнительные, если они правильно соединяются. И некоторые, научившись истинности, превозносят себя так, как будто это сама истинность посылок; и наоборот, некоторые, придерживаясь во многом истинной посылки, очень презирают себя, потому что не знают законов вывода. Хотя лучше быть тем, кто знает, что есть воскресение мертвых, нежели тем, кто знает такое следствие: «если нет воскресения мертвых, то и Христос не воскрес».

Глава XXXV. Знание определения и деления не ложно, даже если применяется лицемерами. Что такое ложь

53. То же и наука определения (definiendi), деления (dividendi) и членения (partiendi): хотя ее часто используют для ложных дел, сама по себе она не является ложной и не установлена людьми, но постигнута при рассуждении о вещах. Ведь из-за того, что ее имеют обыкновение использовать поэты в своих небылицах, истинные или лжефилософы со своими ошибочными взглядами, даже еретики, то есть лжехристиане, не является ложью то, что в определении, делении или членении не нужно выражать ничего из того, что не относится к самой вещи или опускать относящееся. И это истинно, хотя то, что определяется или разделяется, может быть не истинным. Ведь это сама ложь определяется, когда мы говорим: ложь есть обозначение вещи, довлеющей себе не таким образом, как она обозначается. Иначе говоря: это определение истинно, хотя не может быть истиною ложь. Мы можем даже и произвести деление, утверждая, что есть два рода лжи. Один из них: то, что вовсе не может быть. Другой: то, чего нет, но что может быть. Ведь тот, кто говорит, что семь и три составляют одиннадцать, говорит то, чего совершенно не может быть; а кто говорит, что в календы, например — январские, шел дождь, хотя его не было, говорит, однако, то, что могло произойти. Следовательно, определение и деление ложного могут быть истинными, хотя само ложное никак не истинно.

Глава XXXVI. Правила элоквенции истинны, даже если иногда с их помощью можно убеждать во лжи

54. Для более плодотворного обсуждения существуют некие правила, которые называются также элоквенцией⁸⁸ и которые тем не менее истинны, хотя с их помощью можно убеждать во лжи. Но так как они могут быть и истинными, то это не предосудительное умение, но порочно злоупотребление им. Ведь не людьми установлено то, чтобы слушателя умиляло выражение любви; или чтобы краткий и ясный рассказ легко внушил бы свой замысел; чтобы вариации его неприхотливо, но цепко удерживали бы напряженное внимание. И прочие такого же рода правила, которые ради истинных или ложных дел, но истинны [сами по себе], поскольку заставляют либо что-то знать, либо во что-то верить. Или же они подстрекают умы к достижению или бегству от чего-то. И обнаружены они скорее потому, что таким образом они довлели сами по себе, а не потому, что таким образом они должны были быть установленными.

Глава XXXVII. Какова польза от риторики и диалектики

55. Но это искусство, если его изучать, нам нужно применять скорее для того, чтобы высказывать то, что уже понято, чем для того, чтобы еще только понимать. Правила же заключений, определений и разделений во многом ободряют понимающего. Пусть только не случится ошибки, из-за которой может показаться, что люди сами собой узнали истину блаженной жизни, тогда как они узнали лишь это искусство. Впрочем, часто случается, что люди легче понимают те вещи, ради достижения которых оно изучается, чем запутанное и замысловатое обучение таковым правилам. Так, если бы кто, желая преподать правила ходьбы, внушал, что нельзя поднять вторую ногу прежде, нежели поставишь первую, далее подробно описывал бы, как должно двигать суставами и коленями, то он ведь говорил бы правду: ходить иначе нельзя. Но люди ходят, проделывая это легче, чем замечают это, когда делают, чем понимают, когда слушают. Те же, кто не может ходить, гораздо меньше заботятся о том, что они не могут проверить это на опыте. Таким образом хваткий ум часто видит непродуманность заключения скорее, чем схватывает правила его вывода; медлительный же не видит первого, но гораздо меньше наставлен в правилах. Во всех этих [правилах] сами представления об истине часто более восхищают, нежели способствуют нашему исследованию и суждению о них. Разве что умы они делают более опытными, хотя и не делают их злонамеренными и надменными, т. е. чтобы те, кто научился этим правилам, не стали бы обманывать правдоподобной речью и безрассудными вопросами или не думали, будто они поняли нечто важное, чем могут кичиться перед добрыми и невинными [людьми].

Глава XXXVIII. Знание чисел происходит не по человеческому установлению, но обнаружено людьми в природе вещей

56. Любому с давних пор известно, что наука о числе создана не людьми, но скорее изыскана и обнаружена ими. Ибо в ней никто не может (подобно тому, как это сделал Вергилий, возжелавший, чтобы первый слог [в слове] «Италия», который древние произносили кратко, стал долгим⁸⁹) произвольно назначить [что-либо], например, что девять не трижды три, или что из него нельзя вывести квадратного корня, или оно не втрое больше числа три, в полтора раза больше шести, а так как интеллигибельные числа⁹⁰ не имеют половины, оно могло быть ровно вдвое больше любого [числа]. Следовательно, числа либо рассматриваются сами по себе, либо применяются но отношению к законам фигур, звуков и других движений, их принципы неизменны и никоим образом не установлены людьми, но дознаны благодаря проницательности даровитых людей.

57. Кто, однако, полюбил все это так, что пожелает скорее похваляться перед несведущими, чем разузнать, отчего истинно то, что он только глубоко прочувствовал, что это истинно, и откуда то, что не только истинно, но и неизменно, что он понял, что это неизменно; а когда таким образом, переходя от вида телесных образов к человеческой душе (mens), он обнаружит и ее изменчивость, потому что она то образованна, то не образованна, однако поставлена между неизменной — выше ее — истиной и изменчивым — ниже ее — всем прочим, кто познал бы, от Кого все это, обратив все во славу единого Бога и на любовь к Нему, тот может считаться ученым, но никоим образом не мудрым.

Глава XXXIX. С помощью каких из вышеназванных дисциплин или с каким намерением нужно создавать произведения

58. Вот почему, как мне кажется, юношей, страстно стремящихся к знаниям, талантливых, боящихся Бога и взыскующих блаженной жизни, целесообразно заблаговременно наставить, чтобы они не увлекались, помимо [учения] Христовой церкви, никакими иными учениями, как если бы они побуждали безопасно направляться к желаемой блаженной жизни, но обсудить их трезво и тщательно. И если они обнаружат их среди человеческих изобретений, варьирующихся из-за разных намерений изобретателей и неведомых из-за подозрений этих изобретателей в заблуждении, особенно если у них есть обдуманная связь с бесами с помощью каких-то словно бы условий и договоров относительно неких обозначений, то их должно внутренне отвергнуть и презреть. Нужно отклонить желание заниматься и теми человеческими установлениями, которые преизбыточны и рассчитаны на роскошь. Те же уставы человеческие, которые содействуют жизнеспособности общества, они не должны оставлять без внимания из-за их жизненной необходимости. Что же до прочих учений, которые обнаруживаются у язычников, то они, по-моему, совершенно бесполезны, кроме истории событий (res) прошедшего или настоящего времени, относящихся к телесным чувствам, в которые включаются опыты, произведенные полезными для тела искусствами, и толкования, и кроме способа рассуждения и счисления. Во всем этом и главным образом в том, что относится к телесным ощущениям (они разворачиваются во времени и содержатся в пространстве), нужно придерживаться [правила, которое гласит]: Ничего лишнего!⁹¹

59. Некоторые уже дали толкование всем по отдельности еврейским, сирийским и египетским словам и именам или же тем [выражениям], которые можно обнаружить в Священном Писании на другом языке и которые в нем оставлены без толкования. Поэтому Евсевий написал историю времени⁹², связанную с вопросами к Божественным книгам, в которых была его потребность. Следовательно, они сделали все это для того, чтобы у христианина не было необходимости трудиться над многим ради малого. Так, я вижу, что можно сделать, если бы кто-то из тех, кто в состоянии, посвятил бы поистине щедрый труд братской пользе, чтобы, по родам распределив какие бы то земные места, или каких бы то ни было животных, травы, а также деревья, камни или неизвестные металлы и те виды, о которых упоминает Писание, только письменно изложил бы это распределенное. То же можно сделать и с числами, о которых упоминает Писание, чтобы только записать выявленное значение (ratio) этих чисел. Кое-что из этого или даже все уже сделано, так как мы обнаруживаем, что мы не ценили многого из того, что было тщательно отделано и записано добрыми образованными христианами. Либо из-за толпы равнодушных [людей], либо из-за сокрытия их завистниками, но они неизвестны. Не знаю, можно ли сделать это же относительно способа обсуждения, — мне кажется, что нельзя, ибо он тесно, как нервами, связан со всем текстом Писания, и потому он гораздо более помогает читателям в разрешении и объяснении двусмысленных знаков (о чем мы еще будем говорить), чем в познании знаков неизвестных (о чем теперь ведем речь).

Глава XL. Если у язычников что-то сказано правильно, это надо обратить в нашу пользу

60. Если так называемые философы, особенно платоники, как-нибудь случайно сказали что-либо истинное и подобающее нашей вере, то этого не только не нужно бояться, но это должно быть истребовано от них как от незаконных владетелей в нашу пользу. Ибо, как египтяне имели не только идолов и тяжкие поборы, которые ненавидел и от которых бежал израильский народ, но и серебряные и золотые сосуды и украшения, одежду, которую израильтяне, выходя из Египта, тайком истребовали себе как бы для лучшего употребления не собственной властью, но по велению Бога, тогда как и сами египтяне, не ведая этого, одолжили то, чем они пользовались не во благо (Исх. 3, 22; 12, 35-36). Так и все учения язычников заключают в себе не одни только пустые и суеверные вымыслы и тяжкое бремя бесполезного труда, чем должен гнушаться и чего должен избегать каждый из нас, отвергая под водительством Христа общество язычников. Но свободные искусства (disciplina)⁹³, более подходят для нужд истины; в них содержатся также и некоторые моральные, весьма полезные заповеди, и обнаруживаются некие истины, относящиеся к почитанию единого Бога. Это у них как бы золото и серебро, которые они не сами создали, но извлекли как бы из рудников Божественного провидения, которые распространяются повсюду, и которыми они пользуются превратно и неправедно из-за попущения бесам, тогда как [христианин] духом отделился от негодного сообщества их и должен обобрать их⁹⁴ для правильного использования в проповеди Евангелия. Христианину позволительно принимать, обращая в свою пользу, одежду этих [язычников], то есть то, что создано человеком, но, однако, способствующее человеческому общежитию, чего мы не можем лишиться в этой жизни.

61. Ведь разве что иное делали многие наши добрые верующие? Разве не восторгаемся, что Киприан, сладчайший учитель и блаженнейший мученик, вышел из Египта, нагруженный большим количеством золота, серебра и одежды? А сколько [вынес] Лактанций, Викторин, Оптат, Иларий⁹⁵ — как тут умолчать о живых? Сколько бесчисленный [сонм] греков, [отцов Церкви]? Первым же это сделал вернейший слуга Божий Моисей, о котором написано, что он «был научен всей мудрости египетской» (Деян. 8, 22). Обычай язычников, покоящийся на суевериях, никогда, особенно в те времена, когда христиан преследовало потрясение, возникшее от рабских уз Христа, никогда не мог бы приспособить те науки, которые он считал полезными, если бы подозревал, что таковые науки обратятся в обычай почитания единого Бога, а с его помощью уничтожится призрачный культ идолов. Но те дали и серебро, и золото, и одежду свою исходящему из Египта народу Божию, не ведая, каким образом то, что они давали, превратится в будущем в послушание Христу. Ведь этот факт из Исхода (Исх. 3, 22; 12, 35-36), без сомнения, фигурален, так что это он заранее предзнаменовал, поэтому я сказал об этом без предубеждения к какому-либо другому, равному или лучшему, пониманию.

Глава XLI. Изучение Священного Писания требует особого качества души. Свойства иссопа

52. Изучающий Священное Писание, наставленный таким образом, не должен прекращать обдумывать мысль апостола: «знание надмевает, а любовь назидает» (1 Кор. 8, 1), когда примется за него. Ведь так он почувствует, что, каким бы богатым ни вышел он из Египта, но если не совершит Пасхи, не сможет спастись. А «Пасха наша, Христос, заклан за нас» (1 Кор. 5, 7). И ничто больше, чем жертва Христа, не учит нас тому, о чем Он взывает к тем, кого словно бы видел труждающимися в Египте при фараоне: «приидите ко Мне все труждающиеся и обремененные, и Я упокою вас; Возьмите иго Мое на себя, и научитесь от Меня, ибо Я кроток и смирен сердцем, и найдете покой душам вашим; Ибо иго Мое благо, и бремя Мое легко» (Мф. 11, 29-30). К кому он взывает, как не к людям с мягким и простым сердцем, коих не «знание надмевает, а любовь назидает»? Следовательно, они должны помнить тех, кто праздновал в то время воображаемую сквозь мрак Пасху, получив повеление обозначить дверные косяки кровью агнца и чтобы отмечены они были иссопом (Исх. 12, 22). Эта трава мягка и ничтожна, но ничего нет сильнее вглубь проникающих корней ее, чтобы и мы, «укорененные и утвержденные в любви, могли постигнуть со всеми святыми, что широта и долгота, и высота и глубина» (Еф. 3, 18), т. е. Крест Господа, широтой которого называется поперечная перекладина, на которой распростерты руки; долготою — дерево, восходящее от земли до самой широты, на чем пригвождается все тело от рук и ниже; высотою — дерево от широты вверх до верхушки, где прикрепляется голова; глубиною — то, что вкапывается в землю. Этим знамением Креста описывается всякое христианское деяние: хорошо работать во Христе, будучи стойко преданным Ему, уповать на небеса и не осквернять таинства. Очищенные таким деянием, мы будем в состоянии «уразуметь превосходящую разумение любовь Христову» (Еф. 3, 19), по которой Он равен Отцу, с которой все сотворено, «дабы вам исполниться всею полнотою Божиею» (Еф. 3, 19). Есть также в иссопе очистительная сила, чтобы, тщеславясь знанием из-за богатств, похищенных из Египта, не запыхтели бы, гордо раздувшись [наши] легкие. «Окропи меня иссопом», говорится [в псалме Давида], «и буду чист; омой меня, и буду белее снега. Дай мне услышать радость и веселие» (Пс. 50, 9-10). Затем, чтобы показать, что иссопом означается очищение от гордыни, [в псалме] соответственно добавляется: «и возрадуются кости, [Тобою] сокрушенные» (Пс. 50, 10).

Глава XLII. Сравнение Священного Писания с нечестивыми

63. Но как мал запас золота, серебра и одежды, что вынес с собой тот народ из Египта в сравнении с богатствами, которые он впоследствии обрел в Иерусалиме, особенно при царе Соломоне (3 Цар. 10, 23)! Таковым становится все знание, даже и полезное, заимствованное из книг язычников, если сравнить его со знанием, содержащимся в Священном Писании. Ведь что бы человек ни узнал извне, в нем осуждается, если оно вредно, а если полезно, в нем обретается. И если кто-то обнаружит здесь все то, что он узнал полезного в другом месте, то в гораздо большем изобилии он найдет здесь и то, чего вовсе нет никогда и нигде, но что преподается в одном только Священном Писании с удивительным величием и удивительной простотой.

Итак, если, после того как читатель будет обогащен этими наставлениями, незнакомые знаки не запутают его, кроткого и смиренного сердцем, охотно взявшего на себя иго Христово и бремя забот Его легкое, укорененного, утвержденного и воздвигнутого на любви, знание которого не может наполнять его спесью, то пусть он приступит к рассмотрению и исследованию двусмысленных знаков, встречающихся в Писании, о которых я начинаю говорить в третьей части, насколько соблаговолит Господь.

КНИГА ТРЕТЬЯ

<…>

Глава V. Жалкое рабство — понимать буквально фигуральные выражения Писания

9. Двусмысленность переносных слов, о которой далее нужно вести речь, требует не второстепенной заботливости и усердия. Ведь изначально должно остерегаться, чтобы фигуральную речь не принять за буквальную. Ибо это относится к тому, что сказал апостол: «Буква убивает, а дух животворит» (2 Кор. 3, 6). В самом деле, когда иносказание принимается так, как собственно сказано, происходит плотское мудрствование; и ни одну смерть нельзя назвать более подходящей для души, чем ту, при которой то, что эту душу возвышает над животными, а именно — разумение (intelligentia), подчиняется плоти, следуя букве. Ибо следующий букве принимает иносказательные слова за собственные; и не соотносит с другим значением то, что обозначается собственным словом; но если, например, он слышит о субботе, то ничего не понимает, кроме одного из повторяющихся в непрестанной круговерти дней; а когда слышит о жертве, то не поднимается в мысли выше того, что обыкновенно совершается над жертвами животных и земными плодами. Именно это и есть жалкое рабство души — принимать знаки за вещи и не в состоянии поднимать умственный взор над телесной тварью — к созерцанию вечного света.

Глава VI. Подчиненность иудеев полезным знамениям

10. Это рабство, присущее иудейскому народу, сильно отличалось от обычая прочих народов, поскольку они были покорены временными вещами таким, однако, образом, что через них во всем восхвалялся единый Бог. И хотя знамения относительно духовных вещей они принимали за самые вещи, не зная, с чем их соотносить, но были убеждены, что одним таким всеобщим рабством они угодны Богу, Которого они не видели. Апостол пишет, что был как бы надзор со стороны воспитателя детей (Гал. 3, 24)⁹⁶, и потому те, кто накрепко утвердился в таких знамениях, пренебрегая самим Господом, когда уже пришло для них время откровения, не могли этого вынести (Мф. 12, 2). И оттого начальники их воздвигли клеветы, будто Он исцелял в субботу (Лк. 6, 7). И народ, скованный этими знамениями, как вещами, не верил, что Бог есть или что от Бога пришел Тот, Кто не желал заботиться о сих [знамениях], как это соблюдалось у иудеев. Но тот, кто верил, из кого была создана первая Иерусалимская церковь, обнаружил довольно, сколь полезно было находиться под надзором такого педагога, так как знамения, которые были даны услужающим во времени, привязали взгляд внимающих к культу единого Бога, Который создал небо и землю. На самом деле и те [иудеи], так как они были духовно близки (ибо все же учились почитать единого вечного Бога, даже исходя из временных, телесных желаний и знамений, хотя и не ведали, каким образом их нужно было понимать в духовном смысле), обнаружили такую восприимчивость к Святому Духу, что все свое продали и «цену проданного», распределяя [его] между нуждающимися, сперва «полагали к ногам апостолов» (Деян. 4, 34) и посвящали Богу себя полностью, как храм новый, коего земному образу, то есть храму старому, они служили.

11. Ведь не написано, что это происходило с какими-либо языческими церквами, так как не столь близкими [по духу] оказались те, кто имел в качестве богов рукотворных идолов.

Глава VII. Подчиненность язычников бесполезным знамениям

И если когда-то кто-либо из них пытался как-то истолковывать те знамения, то они все сводили к заботе и почитанию твари. Что же мне, к примеру, за польза от изображения Нептуна, которого не нужно считать богом, но им обозначается вселенское море или даже все прочие воды, которые прорываются наружу родниками? Как описывается каким-то их поэтом, если я хорошо помню:

Отче Нептун, с тобой, грозно в море открытом шумящим,

Время седое рядом звучно проходит, в вечном движенье великий

Стремится к тебе океан, и длинноволосые реки блуждают…

Сладкоречие взметывает эти сладкие рожки меж нежно звучащих каменьев; но это пища свиней, а не людей. Кто знает евангелие, знает, о чем я говорю⁹⁷. Что мне, следовательно, за польза, что изображение Нептуна соотносится с таким обозначением, если я, к примеру, не почитаю ни того, ни другого⁹⁸. Ведь для меня как какая-то статуя, так и вселенское море не есть Бог. Я согласен, однако, что более обречены те, кто почитает за богов человеческие произведения, чем те, кто почитает произведения Бога, но нам заповедано любить и почитать единого Бога (Втор. 6, 5), который сотворил все то, изображения чего почитают те [язычники], или за как бы самих богов, или за как бы знаки и образы богов. Итак, если следование с пользой установленному знаку вместо самой вещи, для обозначения которой он и установлен, есть плотское рабство, то не гораздо ли большее — принимать знаки бесполезных вещей за самые вещи? Если ты соотнесешь эти [знаки] с тем, что ими обозначается, и душу отдашь за почитание их, ты тем не менее не был бы лишен рабского телесного бремени и одеяния.

Глава VIII. Одно дело — иудеи, свободные от подчиненности знамениям, другое — язычники

12. Вот почему христианская свобода освободила как тех, кто раболепствовал перед полезными знамениями, так и близких им [людей], вдохновленных этими знамениями, возвысившихся до тех вещей, знаками которых они являются (из них составились церкви святых израильтян). У тех же, кого она нашла под [гнетом] бесполезных знамений, она не только разрушила и устранила рабское услужение таким знамениям, но даже и сами знаки, чтобы от развращенности множеством ложных богов, что в Писании часто называется в собственном смысле блудодеянием, они обратились к культу единого Бога и служили бы не знакам, хотя бы и полезным, но скорее упражняли бы душу в их духовном разумении.

Глава IX. Кто страдает от рабства у знаков, кто нет. Крещение. Евхаристия

13. Ибо раболепствует перед знаком тот, кто служит или чтит какую-нибудь значащую вещь, не зная, что она означает; тот же, кто служит или чтит свыше установленный полезный знак, понимая силу его значения, тот чтит это не потому, что оно кажущееся и преходящее, но скорее из-за Того, с Кем все подобное нужно соотносить. Такой человек духовен и свободен даже во время рабства, а потому не следует открывать эти знаки плотским душам, игу которого им нужно покориться. Такими духовными [людьми] были патриархи, пророки, и все те в народе израильском, через коих Святой Дух доставил нам помощь и утешение Писания. В настоящее же время Господь после воскресения Своего явил яснейшее доказательство нашей свободы, и мы не утомлены яжким воздействием тех знаков, которые мы уже понимаем. Но Сам Господь (и апостольское учение) передал вместо многого немногое: то, что исполнить легче легкого, [обладающее] и наивеличественным смыслом и наичистейшим почитанием, как, например, таинство крещения и прославление плоти и крови Господа. Каждый напитанный ими, когда воспринимает эти [таинства], знает, с чем они соотносятся, чтобы почитать их не из плотского раболепия, а скорее на основании духовной свободы. Но как следовать букве и принимать знаки за означаемые ими вещи относится к плотской немощи, так и пагубно интерпретировать знаки — является ошибкой опасно колеблющегося. Тот же, кто не понимает, что именно означает знак и однако же понимает, что знак есть, тот сам не опутан рабством. Но лучше покориться непонятным, но полезным знакам, чем, негодно интерпретируя их, подставлять протянутую шею в путах заблуждения под ярмо рабства.

Глава X. Как распознать, фигурально ли выражение? Общее правило.

<…>

14. К тому замечанию, благодаря которому мы должны остерегаться следовать фигуральной, то есть переносной, речи (locutio) как собственной, нужно прибавить и то, чтобы мы не желали принимать собственную [речь] за иносказательную. Следовательно, прежде всего нужно показать способ, с помощью которого можно обнаружить, собственная ли речь или фигуральная. И способ этот, бесспорно, таков: все, что, к примеру, в Божественной речи не может соответствовать моральной добродетели или истине веры, это ты признаешь фигуральным. Моральная же добродетель способствует любви к Богу и ближнему, а истина веры — познанию Бога и ближнего. А надежда принадлежит собственной совести (conscientia) каждого: каким образом она чувствует, достигает ли она любви к Богу и ближнему и их познания. Обо всем этом было сказано в первой книге.

<…>

Глава XII. Правило о словно бы постыдных выражениях и деяниях во время суда над несведущими людьми, приписываемых Богу или святым мужам. О деяниях судят по обстоятельствам

18. Все, что несведущим кажется словно бы постыдным, — только ли сказанное или уже содеянное, от Лица ли Бога или от лица людей, святость которых дорога нам, — все это фигурально, их тайный смысл нужно обстоятельно разбирать, услаждаясь этим ради любви. Кто пользуется преходящими вещами более умеренно, чем позволяют нравы тех, с кем он живет, тот или воздержан, или суеверен; но кто пользуется ими так, что преступает границы обыкновения добрых [людей], среди которых он вращается, тот или сам нечто означает, или бесчестен. Ибо во всем этом виновно не употребление вещей, но похоть употребляющего. Никоим образом ни один благоразумный человек не станет думать, что ноги Господа были помазаны женщиной драгоценным миром (Ин. 12,3), как это в обычае людей, жаждущих роскоши и беспутных, чьих пиршеств мы гнушаемся. Ведь благоприятный запах означает добрую славу, которую каждый может заслужить делами доброй жизни, пока следует по стопам Христа; он как бы умащает Его ноги драгоценным миром. Таким образом, то, что для других лиц большею частью позорно, то в Лице Божественном или пророческом является знаком какого-то великого дела. Одно дело связь с блудницею у людей с распущенными нравами, другое — в прорицании пророка Осии (Ос. 1, 2). И если позорно обнажаются тела на пиршествах пьяный и похотливых [людей], то из-за этого не позорно быть обнаженным в банях.

19. Итак, поэтому нужно внимательно следить, что подобает месту, времени и лицам, чтобы нам не осудить чего-нибудь случайно как преступление. Ведь может статься, что мудрый может употреблять обильнейшую пищу не имея порока гурманства или прожорливости, а безрассудный будет пламенем пылать от жутчайшего чревоугодия при самой скромной пище. И каждый здравомыслящий захочет по примеру Господа питаться скорее рыбою (Лк. 24, 43), чем чечевицей, по примеру Исава, внука Авраама (Быт. 25, 34), или ячменем, по обыкновению рабочего скота. Ведь большая часть зверей, поскольку они питаются скромной пищей, по этой причине не воздержаннее нас. В самом деле, во всех такого рода вещах, которыми мы пользуемся не по природе этих вещей, но по [некоей] причине, [побуждающей к их] использованию и по способу поиска их, нужно или одобрить то, что мы делаем, или отвергнуть это.

20. Ветхозаветные праведники представляли и предвещали небесное царство как земное. Обычай, по которому из-за необходимости иметь достаточное потомство одному мужу позволялось иметь многих жен вместе, считался невинным (2 Цар. 5, 13); и по той же причине почиталось бесчестным одной жене иметь многих мужей; ибо жена от сего не делается плодовитее, но скорее представляет постыдное позорище, публично добывая деньги, или детей. Что бы ни делали святые в те времена при таких нравах, хотя бы то, что ныне сделать нельзя, разве что по вожделению, Писание не осуждает. И что бы в нем ни повествовалось такого, это нужно интерпретировать не только исторически или в собственном смысле, но принять и фигурально и пророчески в целях любви или к Богу, или к ближнему, или к тому и другому вместе. Ибо, например, у древних римлян почиталось бесчестьем носить длинные с широкими рукавами туники, а ныне, когда они одеты в туники, благородным людям позорно их не носить; так, нужно отметить, что при прочем использовании вещей следовало бы находиться на расстоянии от похоти, которая не только сама с легкостью злоупотребляет обычаем тех, среди кого она обитает, но часто выходя за его пределы, обнаруживает постыднейшим проявлением мерзость свою, которая скрывалась среди твердынь установленных обычаев.

<…>

Глава XVI. Правила относительно дидактических речей

<…>

24. Если дидактическая речь есть запрет разврата или злодеяния, либо призыв к пользе или благодеянию, то она не фигуральна. Если же кажется, что она призывает к распущенности или злодеянию и запрещает приносить пользу или благодеяние, то она фигуральна. «Если вы не будете есть Плоти Сына Человеческого и пить Крови Его, — говорится в Писании, — то не будете иметь в себе жизни» (Ин. 6, 53). По видимости здесь предписывается разврат или преступление, следовательно, это — фигура [речи], и она наставляет, что ее нужно связать со Страстями Господними и что прекрасно и полезно хранить в памяти то, что Плоть Его распята и изранена за нас. Писание говорит: «Если голоден враг твой, накорми его [хлебом; и] если он жаждет, напой его водою» (Прит. 25, 21; Рим. 12, 20). Нет никакого сомнения, что здесь предписывается благодеяние, но то, что за этим следует: «Ибо, делая сие, ты собираешь горящие угли на голову его» (Ин. 25, 22), — внушает, как ты можешь подумать, бесчестный поступок из недоброжелательства. Итак, не сомневайся, что это сказано фигурально; и, хотя сказанное можно интерпретировать двояко — одним способом: для причинения вреда, другим — для возвышения, но любовь призывает тебя, скорее, [воспринять это] в смысле благодеяния, чтобы под «горящими угольями» ты понимал жгучие стоны раскаяния, исцеляющие гордыню его, и скорбящие, что он стал врагом человека, помогающего ему в бедности. Так же когда говорит Господь: «Любящий душу свою, погубит ее» (Ин. 12, 25), не нужно думать, что Он запрещает то благо, с помощью которого каждый должен сохранять свою душу. Но [слова] «погубит душу» сказаны фигурально; это значит, он разрушает и отказывается от своего блага, которое нынче имеет, поступая зло и превратно, отчего склоняется к временным вещам, поскольку не ищет вечного. Написано: «Дай милосердному, и не принимай грешника» (Сир. 12, 4). Вторая часть этого выражения запрещает, как кажется, благодеяние, ибо говорится: «Не принимай грешника». Следовательно, пойми это фигурально, поставив вместо [слова] «грешник» [слово] «грех», так что [получится]: «Не принимай его греха».

Глава XVII. Одно дело предписывать всем вместе, другое — каждому в отдельности

25. Но часто случается, что всякий, кто находится на более высокой ступени духовной жизни или считает, что там находится, полагает: фигурально говорится то, что предписывается находящимся на более низких ступенях. Так, например, если кто-то, любя холостяцкую жизнь, оскопил себя ради царства небесного (Мф. 19, 12), то он может утверждать, что все предвиденное святыми книгами о жене, которую нужно любить и которой нужно руководить, не стоит понимать в собственном смысле, но иносказательно; и если кто решил оставить свою незамужнюю [дочь] девственницей, то обычно он интерпретирует выражение «выдай дочь, и совершишь великое дело» (Сир. 7, 27) как фигуральное. Следовательно, все это и должно учитывать при наблюдении за тем, как нужно понимать Священное Писание, чтобы мы знали: одно предписывается всем сообща, другое — каждому лицу какого бы то ни было рода, чтобы это относилось не только ко всеобщему состоянию здоровья, но стало бы лекарством для каждого человека в его собственной немощи. Ибо в своем роде нужно исцелять то, что нельзя перенести в лучший род.

<…>

Глава XXIV. Прежде всего нужно обдумывать стиль речи

34. Итак, более всего необходимо разузнать, собственная или фигуральная та речь, которую пытаемся понять. Ведь узнав, что она фигуральна, при помощи правил, применяемых к вещам, о чем я обстоятельно говорил в первой книге, ее легко перетолковывать всеми способами, покуда не дойдем до истинного смысла, особенно когда придет навык, подкрепляемый опытом благочестивой любви. И мы обнаружим, собственная ли речь или фигуральная, если учтем то, о чем сказано выше.

Глава XXV. Одно и то же слово не означает везде одного и того же

Когда это прояснится, то слова, которыми связывается [речь], обнаружат себя как производные или от подобных вещей, или от [вещей], соприкасающихся друг с другом по некоему сходству.

35. Но поскольку вещи подобны вещам многими способами, то мы не должны думать, будто предписано, например, что некая вещь в некоем месте означала бы, по подобию, то, что она, как мы могли бы подумать, означала всегда. В самом деле, Господь употребил [слово] «закваска» как «позор», когда говорил: «Берегитесь закваски фарисейской» (Мф. 16,11), и как «похвала», когда говорил: Царство небесное «подобно закваске, которую женщина взявши положила три меры муки, доколе не вскисло все» (Лк. 13, 21).

36. Итак, осмотрительное наблюдение за таким разнообразием [значений] осуществляется двумя способами. Ибо всякая вещь может иметь и то и другое [значение] так, что они будут означать или противоположное, или только различное⁹⁹. [Значения] противоположны, когда одна и та же вещь по сходству утверждается то как благая, то как злая, как, например, то, что мы выше сказали о закваске. Точно так же лев означает и Христа, когда говорится: «Лев от колена Иудина победил» (Откр. 5, 5), и дьявола, когда написано: «Противник ваш диавол ходит, как рыкающий лев, ища, кого поглотить» (1 Петр. 5, 8). Подобным образом змей понимается как благое: «Будьте мудры, как змии» (Мф. 10, 16), — и как злое: «Змей хитростью своею прельстил Еву» (2 Кор. 11, 3). Хлеб как добро: «Я — хлеб живой, сшедший с небес» (Ин. 6, 51), — и как зло: «Утаенный хлеб приятен» (Прит. 9, 17). Так же и многое другое. И нет никакого сомнения в [правильности] тех значений, о которых я упомянул, так как в качестве примера должно упоминаться только то, что ясно. Но есть и то, что остается открытым, в каком отношении его нужно понимать. Например: «Чаша в руке Господа, вино кипит в ней, полное смешения» (Пс. 74, 9). Ведь неясно, означает ли чаша гнев Божий, но не простирающийся до наивысшей кары, то есть до остатка, или же благодать Писания, перешедшего от иудеев к язычникам, так как отклонил Он ее от одного и [наклонил] к другому, хотя у иудеев остается служение, понимаемое ими плотски: ибо «дрожжи ее не выжаты» (Пс. 74, 9)¹⁰⁰.

А когда одна и та же вещь полагается не с противоположными, но с различными значениями, примером чему является вода, означающая и народ, как мы читаем в Апокалипсисе (Откр. 17, 15), и Святого Духа, откуда следующее: «Из чрева потекут реки воды живой» (Ин. 7,38), и если «вода» означает что-то еще и еще, то эти значения надо постигать в зависимости от мест, в которых оно употребляется.

37. Так же и другие вещи, не каждая сама по себе, но каждая в связи с другими, имеют не только два, но подчас много разных значений на основании места положения, как показывает [ранее] установленное.

Глава XXVI. Неясное нужно объяснять с помощью ясных фрагментов

Но там, что где-то нечто утверждается более ясно, [чем в других местах], нужно учить способу, с помощью которого можно понять это в запутанных фрагментах. Ведь нельзя лучше понять, что именно сказано Богу [в словах]: «Возьми щит и латы и восстань на помощь мне» (Пс. 34, 2), кроме как на основании той части текста, где можно прочесть: «Господи, благоволением, как щитом, венчаешь его» (Пс. 5, 13). Однако же не во всяком месте, где мы читаем, что щит употребляется в качестве прикрытия, мы подразумеваем под этим словом добрую волю Бога. Ведь сказано: и «Возьмите щит веры, которым возможете угасить все раскаленные стрелы лукавого» (Еф. 6, 16). И, опять же, мы поэтому не должны на основании духовного оружия такого рода приписывать щиту только [значение] веры, так как в другом месте говорится также о броне веры: мы, говорит, «облекшись в броню веры и любви» (1 Фес. 5, 8).

Глава XXVII. Ничто не запрещает по-разному понимать одно и то же место

38. Когда на основании одних и тех же слов Писания можно выразить не один, а два или много [смыслов], к тому же если неизвестно, что хотел выразить тот, кто писал, нет ничего опасного в том, если чему-либо, что соответствует истине, можно обучить с помощью других отрывков из Писания. Это важно для того, однако, чтобы при таком испытании [человек], вникающий в Божественные речения (eliloquia), сумел бы добраться до намерения Творца, ради Которого Святой Дух трудился над этим Писанием; он может либо добиться этого, либо извлечь другую мысль из этих слов, которая не противится правильной вере, имея подтверждение в каком-либо другом месте Божественных речений. Создатель, разумеется, среди тех слов, которые мы жаждем понять, видел и этот смысл. И уж во всяком случае Дух Божий, Который делал это ради Него, без сомнения, предвидел, что на этот смысл наткнется читатель или слушатель. Более того, Он предвидел, что именно такая мысль придет в голову, поскольку и она сама опиралась на истину. В самом деле, можно ли было свыше предвидеть что-либо шире и пространнее, чем то, что одни и те же слова можно понять многими способами, позволяющими неопровержимо подтверждать другие, не менее божественные [слова]?

Глава XXVIII. Сомнительное место надежнее объясняется помощью других фрагментов Писания, чем с помощью разума

39. Там, где обнаруживался такой — неясный — смысл (sensus), который нельзя было раскрыть определенными свидетельствами Священного Писания, оставалось объяснять его, обратившись к разуму, даже если Тот, Чьи слова мы пытались понять, возможно, не предполагал такого смысла. Но эта привычка опасна; гораздо благоразумнее держаться Священного Писания, если мы хотим Его тенистость прощупать с помощью переносных слов. Следствием этого станет либо отсутствие противоречия, либо, если такое случится, возможность ограничиться подтверждениями, взятыми из того же самого Писания, где они были изысканы и употреблены.

Глава XXIX. Знание тропов необходимо

40. Образованные же люди должны знать, что наши авторы¹⁰¹ пользовались всеми способами речевых выражений, которые грамматики называют греческим названием тропов¹⁰², и [пользуются ими] разнообразнее и обстоятельнее, чем могут подумать или чему могут поверить те, кто не знает тех [наших авторов] и узнали об этом от других¹⁰³. Те, кто, однако, знал, что такое тропы, опознают их в Священном Писании и часто используют их для Его постижения. Но не подобает здесь рассказывать об этом невеждам, чтобы не показалось, будто я учу искусству грамматики. Я советую изучать сию науку совершенно в другом месте, а впрочем, я уже советовал это выше, во второй книге, когда подробно рассуждал о необходимости знания языков. В самом деле, буквы, от которых получила название сама грамматика (ибо греки называют буквы γράμματα), есть знаки прежде всего звуков для артикулирования голоса, которым мы говорим с теми, к кому относится [речь]. В Божественных книгах можно найти не только примеры тропов, как и во всем, но даже и названия некоторых из них, например, аллегория, загадка, притча. Хотя почти все те тропы, которые, как говорят, изучаются свободными искусствами, встречаются и в речах тех, кто не слушал никаких учителей грамматики, и содержатся в той речи, какой пользуется простонародье. Ведь кто не говорит: «Ты так процветаешь»? — а ведь это троп, называющийся метафорою. Кто не называет садком (piscina) пруд, где нет рыбы и который не для рыб создан, но от рыб получил название? А это опять троп, называющийся катахрезой¹⁰⁴.

41. Рассказывать таким образом обо всех прочих [тропах] долго, ибо простонародный язык доходит до таких [оборотов], которые вызывают большее удивление тем, что означают противное тому, о чем идет разговор, как, например, тропы, называющиеся иронией и антифрасисом. Но ирония самим произношением показывает, что именно она хочет выразить. Так, например, происходит, когда мы говорим человеку, делающему что-нибудь худое: «Хорошо же ты поступаешь!» А антифрасис, чтобы обозначить противоположное, образуется без помощи интонации произносящего, но или имеет свои особые слова, этимология которых производится от противного — так, например, называется «роща» (lucus), хотя она вовсе не светит (luceat)]¹⁰⁵, или приучило говорить нечто таким образом, что хотя говориться не от противного, [но при этом указывается на отсутствие вещи, которая означается]. Например, когда мы пытаемся взять что-то там, где этого нет, то обычно на это отвечают: «Там этого полно». Или с помощью добавочных слов у нас выходит так, что смысл того, что мы говорим, переиначивается. Если мы, например, говорим: «Берегись его, ибо он человек добрый!» И разве не может так сказать необразованный человек, вовсе не знающий, что это такое или что это называется тропами? Познание их необходимо при разрешении двусмысленностей, встречающихся в Писании. Так что когда смысл, вытекающий из слов в собственном значении (если допустить это), абсурден, то нужно разузнать, не высказан ли он через тот или другой троп, которого мы не понимаем. И таким образом обнаружено многое из того, что прежде было неизвестным.