Нуминозное в понимании Бога у Лютера. Константин Матаков

Во многих своих трудах Лютер противопоставляет в Боге «темную» и «светлую» стороны: количество высказываний Лютера, в которых он говорит о Боге с позиций «раздвоения», не так уж мало. В проповеди на 2-ю главу книги Исхода, немецкий реформатор изрекает: «Он всякого заглатывает и ему это так нравится – в гневе и в ревности пожирать злодеев. Стоит такому объявиться, как он уж его не упустит.. Так мы постигаем Бога как огонь поядающий в ревности Его. Ибо Он есть огонь поядающий, огонь пожирающий. – И коли грешить станешь, то тебя он пожрет. – Ибо Бог есть огонь, который поядает и яростно пожирает, и убивает он подобно тому огню, что сожрал дом, оставив лишь прах и пепел» . В других проповедях это воспевание «страшного бога» выражено еще отчетливее: «Каким же ужасом должна исполняться природа перед лицом такого божественного величия. – Он страшнее и ужаснее, чем дьявол, ибо он поступает и обращается с нами насильно, терзает и мучит нас нещадно. – В величии своем он есть огонь поядающий.

– Ибо этого не дано ни единому земному человеку: ведь если он верно мыслит о Боге, то сердце у него во плоти сжимается от страха и рвется наружу. Да, пока он слышит Бога, человек полон страха и трепета» . Такие слова возмущают и сердце, и разум: не Бог, а именно эти высказывания о Нем. Когда читаешь это, становится непонятным только одно: как такого «бога» можно любить? Действительно ли это тот Бог, о Котором мы знаем из Нового Завета? Можно ли возлюбить всем сердцем и всей душой Бога, Который «ужаснее, чем дьявол»?! И мог ли этот «ужас» распяться за нас на Кресте? Немецкий религиовед Рудольф Отто пытается объяснить такие «зигзаги» у Лютера тем, что он, дескать, был крестьянским сыном, и здесь у него кипят элементарные изначальные чувства, свойственные его сословию . Объяснение почти марксистское: оказывается, все дело в принадлежности к эксплуатируемому социальному слою, — отсюда и «страшное» ощущение Бога. Это предположение, однако, легко отвергается. Ведь у Кальвина ощущение «божественной ярости» было не меньше, чем у Лютера, хотя он происходил из зажиточной буржуазной семьи, т.е. вовсе не был крестьянским сыном. И потом, все лидеры реформации в той или иной степени предлагали доктрину «раздвоенного Бога», в которой Ему приписывали совершение зла, — они, что, все были детьми рабочих и крестьян?

Думается, значительно ближе к истине С.С. Аверинцев, когда он констатирует, что для «католической теологии Бог и человек суть прежде всего субъекты воли, для православия – объекты онтологических процессов .. в этом отношении как для католицизма, так и для протестантизма конститутивно важна теория предопределения» . В этом и состоит «нерв проблемы»: понятие о Боге, понимаемом в первую очередь как Воля, неизбежно должно было эволюционировать к воле «темной», когда в эпоху реформации обнажился кризис схоластического «разума», соборного разума католической церкви. До этого «темная сторона» Воли была еще под контролем схоластического рационализма, но затем она высвободилась из-под его влияния, — и начался.. Лютер.. В нем можно четко проследить движение от поздней схоластики (номиналистической), где волюнтаризм в понимании Бога слишком явен, но все же остается «католическим», до собственно «реформационных» тенденций, вплоть до «перлов» труда «О рабстве воли».

Поскольку христианский Запад видит христианскую драму в борьбе двух воль, он должен непременно колебаться между автономией человеческой воли и полным диктатом воли божественной – уже в древней Церкви эта дилемма была ясно выражена пелагианством и учением блаж. Августина. Католичество попеременно склонялось то к одному, то к другому, хотя учение об индульгенциях явственно приближалось к пелагианской доктрине. С возникновением протестантизма реформаторами был однозначно выбран путь к предопределению под знаменами блаж. Августина. Сегодня пелагианство представлено, скорее, безбожием, вызванным, в том числе, жесткостью и жестокостью доктрины предопределения. Однако западное сознание, к сожалению, так и не осознало, что выбор между полной человеческой самостоятельностью и тотальным божественным произволом – выбор ложный, выбор между одним тупиком и другим. От «рабства воли» идет широкая дорога к «воле к рабству». Конечно, Лютер не чувствовал этого и продолжал сотрясать мир своими высказываниями: «Я с ним не раз сражался в страхе смертном. Бедные и жалкие мы люди, все о том болтаем, а верой своей обетованных лучей божественного света не касаемся .. Разве не знаем мы, что он обитает в недостижимом для нас свете?

И все же идем туда, решаемся туда пойти!.. Что ж тут чудесного, если в поисках Его величия оно нас превозмогает и сотрясает. Конечно, нам следует учить о неисповедимой и непостижимой божественной воле. Пытаться же ее постичь весьма опасно, и этим мы сами себя хватаем за горло» .Это можно было бы счесть обычным «искушением», которое может быть свойственно чуть ли не любому религиозному опыту. Отто сравнивает эти переживания с библейским Иовом. Едва ли это так: в опыте Иова нет ничего от доктринальных ощущений «раздвоенности Бога», от чувств протестанта, разрывающегося между «светлым богом» реформации и «темным богом» католичества; «светлым богом» традиционной доктрины и «темным богом» предопределения, изобретающего вместо катафатического и рационального богословия схоластики апофатический антирационализм и волюнтаризм . Да, воля Божья непостижима и всем нам приходится испытывать опыт борьбы с Господом, поскольку все мы – грешники. Но божественная воля у Лютера такова в своей пугающей и аморальной темноте, что слова о «хватании за горло» можно понять и в прямом смысле. Недаром немецкий религиовед констатирует: «Борьба с .. сатаной, часто повторяющиеся катастрофические и меланхолические состояния, непрестанные дебаты по поводу благодати (доводившие его зачастую чуть ли не до душевной болезни) – повсюду мы находим возбужденное переживание глубоко иррационального трансцендентного объекта, который иной раз даже трудно назвать «Богом». Именно он предстает как темный фон живой веры у Лютера .. только с учетом этого фона можно понять его высокую оценку «слова» и то, что он чуть ли не судорожно хватается за Писание, за «открытого» в слове Бога, равно как и то, что он постоянно предупреждает против попыток проникнуть в эту страшную тьму» . Болезненные симптомы тут явно не от Бога – что это за «благодать», которая доводит чуть ли не до душевного заболевания?!

Понятно, впрочем, что речь идет о «темном боге», которого, как нас только что предупредили, даже Богом трудно назвать.. Кризис католичества, осознаваемый Лютером, невозможность обрести спасение в доктринах римской церкви, приводят его к ощущение «темноты» Бога, когда кажется, что все рушится, все попадают в ад, и, видимо, — вот она, Его воля?! «Темный бог» уже захватил церковь и от отчаяния Лютер естественно ухватился за единственную, оставшуюся для западного христианина соломинку – текст Писания. Ему казалось, что только на его страницах жив еще «светлый бог», который может спасти.. И этот переход от католического ада «темного бога» к протестантскому раю Бога оправдания, не мог не переживаться в свете самого безудержного и опьяняющего ликования. Отто верно подметил «дионисийское блаженство» подобных переживаний: «Христиане – блаженный народ, они могут радоваться всем сердцем, хвалиться и кичиться, танцевать и подпрыгивать. То, что мы упорно гордимся нашим Богом и радуемся, нравится Господу и смягчает наши сердца. Ведь этот дар не может не возжечь в нашем сердце такие огонь и свет, что нам и следует не переставая танцевать и прыгать» .Освобождение из ужасных объятий католического «бога гнева» и спасительное бегство к протестантскому «богу любви» не может вызвать иных эмоций. Тут ПСИХОЛОГИЯ. И не надо ссылаться на пророка Давида, скакавшего перед ковчегом. Слова Лютера скорее вызвают в памяти образ прыгающих и танцующих пятидесятников, «гордящихся Богом». Такая раздвоенность Бога наблюдается в лютеранстве и после Лютера. В этой связи часто обращают внимание на Якоба Беме, хотя он был и «оккультным» лютеранином. Беме, сапожник и философ-мистик, писал: «в Божественной силе сокрыто терпкое качество .. это особый вид или источник гнева в Божественном.. в небесной славе это качество не так мятежно, ибо оно не восстает само, и не воспламеняет себя само; но царь Люцифер своим восстанием и гордынею воспламенил это качество в своем царстве .. отчего и в сотворении мира сего звезды и стихии, а равно и все твари дрожат и горят» .

Пламя Люцифера здесь, по сути, пламя гнева Божьего. Получается, что сатана происходит из гнева Божьего и в своей злости чуть ли не актуализирует то, что потенциально содержится в божественном.. Звучит чудовищно, но это только продолжает Лютера с его жестким противопоставлением Бога-Любви и Бога гнева . Опять-таки, прав Отто, обращающий внимание на то, что у Беме божественная воля понимается независимо от понятий нравственного величия или справедливости: все утопает в неопределенности. Кстати сказать, сама идея немецкого ученого о «нуминозном» как «иррациональном божественном без этического» — это типично лютеранская идея, если, конечно, оставаться в рамках христианства..Два лика Бога в протестантизме превращаются в божественную и сатанинскую ипостаси Божества: поэтому Лютер так радуется обретению спасения, — это освобождение от сатанинской ипостаси и прилепление к божественной. Он жаждет танцевать в этом свете, потому что обрел в нем окончательное избавление и ему не хочется думать, что свет бывает не только от Бога.. Он не видит, что этот свет еще горше прежней тьмы.. Но разве может быть иначе, если Лютер постоянно учил божественному хаосу, который не подчиняется никаким законам, сокрушая их – совсем как сам реформатор? Поэтому лютеранин Отто логично заключает: «Чтобы обозначить и удержать моменты иррационального в идее божества, теология часто прибегала к таким паллиативам, как отвратительное учение об абсолютном произволе божественной воли, делая тем самым из Бога какого-то «капризного деспота». Подобные доктрины особенно сильно дают о себе знать в исламском богословии .. Но нечто подобное обнаруживается и у Лютера» . Безусловно, учение об абсолютном предопределении отвратительно, но победило оно в протестантизме потому, что Лютер отказался от Бога Церкви, от Бога, данного соборному разуму и сердцу Тела Христова; в результате вместо мистики общения с Христом получилось страшное и ужасное переживание иррационального и неэтичного «Бога», и нет ничего удивительного в том, что «нуминозное» у Лютера обнаружило черты сходства с религией, в которой Христос Церкви был изначально и бесповоротно отвергнут, и которая сразу же, начиная со своего пророка, ушла от Бога Любви и обратилась к Богу воли, творящему как добро, так и зло: от «Рабства воли» до «Арабства воли» — один шаг..

Источник: Ставрос.RU