Закон и Евангелие в экзегетике Лютера. Константин Матаков

..Конечно, и в раннем Лютере чувствуется многое от позднего. Это касается не только проблемы оправдания. Например, в комментариях на 5-ю главу Лютер критикует Ареопагитики. Подчеркивая, что наши грехи прощены только через Иисуса Христа, он говорит: «это относится также и к приверженцам мистической теологии, которые борются во внутреннем мраке, опуская все картины страдания Христа, желая слушать и созерцать только Само нерукотворное Слово, но не будучи при этом сначала оправданными и очищенными в своих сердцах через Слово воплотившееся. Ибо воплотившееся Слово необходимо в первую очередь для очищения сердца, и только тогда человек имеет эту чистоту, он может через это Слово быть вознесен духовно в Слово нерукотворное. Но кто это там думает, что он настолько чист, что смеет претендовать на этот уровень до того, как он призван и восхищен Богом, как это было с апостолом Павлом, или до того, как он «взят с Петром, Иаковом и Иоанном, братом его» (Мф. 17, 1)?» .

Ну, это само собой: кто же может дерзать быть на одном уровне с Павлом или другими апостолами. Проблема в другом: Лютер здесь уже начинает воспроизводить любимую протестантами логику – время благодати миновало, разве возможно ныне такое богообщение, как в апостольские времена; молиться надо и Писание штудировать, а не искать мистический сумрак. Разумеется, неизвестный автор Ареопагитик не отрицает фактов Боговоплощения и Распятия Христова. Он и не думает познать тайны Божии без очищения в Его благодати. Это, скорее, свойственно радикальным протестантам (вроде пятидесятников). Но для Ареопагита, как и других восточно-христианских мистиков, и Боговоплощение, и Страсти Христовы, немыслимы без центрального события – Воскресения Господня. Поэтому именно сквозь призму Воскресения мистик общается с Богом, погружаясь в «пресветлый сумрак».

Но для Лютера главное событие христианской истории – Распятие, и потому он особенно акцентирует внимание на Страстях. Здесь существенное различие между Западом и Востоком: для одних – Рождество, Страсти; глубокое почитание этих событий присутствует и на Востоке, но превосходное почитание отдано Пасхе.Страдания Господа очень важны для Лютера, и он видит в страданиях средство для очищения христиан. Характерен такой упрек: «Грубы, по-детски наивны и даже лицемерны люди, проявляющие внешнее благоговение перед останками святого креста и тут же уклоняющиеся от своих страданий и бедствий, всячески проклиная их» . Скоро, очень скоро из этих возражений вырастет полное отрицание почитания святынь, в том числе, креста. А причина тому – лицемерие, нежелание всем сердцем чтить Крест Христов, а лишь внешними действиями. Всегда можно возразить, что не все же люди в те времена чтили останки святого креста лишь на словах; наверняка множество душ не избегали страданий, чтя крест.

Критикуя формальное почитание креста, можно было бы подчеркивать его истинное почитание, в том числе, как материальной святыни. Но «капля переполнила чашу», и Лютер, а затем остальные протестанты, не смогли больше терпеть «внешнего», и выбрали «внутреннее», отвергнув материальные святыни: землю отделили от небес, и крест теперь стали чтить только «духовно» — эта «духовность» допускала, что протестант смог бы растоптать настоящий Крест Господень, не почувствовав никакого угрызения совести за богохульство, поскольку для него святыня – «духовный крест», а не Крест из дерева, на котором страдал наш Господь .Мы уже отмечали, что Лютер принадлежит иной эпохи, чем современные протестанты, и потому он часто говорит об исцелении верующих от грехов через страдания. Это свойственно не только раннему, но и позднему Лютеру. Так, в лекции на Быт. 45 Он говорит: «..является конечной целью страданий .. умерщвление и избавление от грехов и от того изначально зла, которое прилепилось к естеству.

И чем больше ты очищаешься, тем более благословен будешь в грядущей жизни .. Ведь когда царят мир и покой, мы не молимся. Мы не размышляем над Словом, но относимся к Писанию и всем вещам, касающимся Бога холодно, в конце концов, впадая в пагубную самонадеянность. Поэтому нас надо беспокоить и смирять, если не кровопролитием и заточением, как страдали святые мученики, то хотя бы духовными испытаниями, скорбью, печалью и сердечной тревогой. Иначе мы погибнем в своих грехах. Поскольку плоть испорчена, наполнена ядом, прокажена и нуждается во враче, дабы противодействовать этому гниению – посредством креста, мученичества, печали, смятения и позора. Видите ли, таковы лекарства, которыми Бог очищает грех» .

Эти слова, по-видимому, показались бы весьма суровыми современному среднестатистическому протестанту.. Но Лютер даже в самый реформационный период никогда полностью не покидал рамки позднесредневекового благочестия.. Правда, такая настроенность вступает в явное противоречие с оправданием по вере и святостью, даруемой в тот же миг. Доктор Мартин, ведь вы же теперь «святой», «оправданный», а говорите, что «нас» (святых, спасенных?) нужно смирять страданиями, скорбями, позором. Что это за святые и спасенные, которых так глубоко нужно смирять? И, главное, для чего же их так смирять, если гарантировали себе место в раю? Какой-нибудь добродушный американский евангелист увидел бы в этом «фанатичный и мрачный аскетический дух»..В этих лекциях 1545г. Лютер не оставляет и доктрину «раздвоения» Бога, которой он отдавал дань еще за 30 лет до этого: «сначала Он причиняет праведникам страдания, скрывая тот факт, что Он является нашим Богом и Отцом, и ведет Себя скорее как тиран и судья, желающий мучить и губить нас, наконец, но в определенное время и в надлежащий час Он говорит: «Я Господь Бог твой. До сих пор Я обращался с тобою так, будто хотел отвергнуть тебя и ввергнуть тебя в ад.

Но такова игра, в которую Я склонен играть с моими святыми, ведь если бы Я не желал тебе добра от всего сердца, то никогда не играл бы с тобою таким образом» . Допустимо возражение, что Лютер рассуждает здесь образно. Это не исключено, однако в свете множества его аналогичных высказываний, мы должны заключить, что перед нами – «классика» Лютера, делящая Бога на две части, — Тирана и Милосердного Отца. Одна часть причиняет страдания, другая спасает. А потом оказывает, что Бог.. играет со Своими святыми! Что же тогда говорить о грешниках? Образа «капризного деспота» в этих словах очень трудно избежать..Заметим, что поздний Лютер более «развлекателен», чем ранний, т.к. он чувствует себя вождем реформации, главным борцом против тирании Антихриста, и потому то и дело разражается ругательствами против «папистов»: «они впадают из одного преступления в другое, в похоти, убийства, прелюбодеяния, ненависть и ужасающие злодеяния, что очевидно ныне в Римской курии. Что такое коллегии каноников и кардиналов, если не бордели и непотребные дома? А Рим – это клоака, полная невообразимых преступлений и непомерно порочных людей» .

Обычная полемическая мифология в духе того времени. Нет, преступлений у папистов хватало. А сам Лютер, монах, женившийся на монахине, и призывавший к этому других — не прелюбодействовал? А во время Крестьянской войны не призывал «мочить» крестьян налево и направо? И неужели немецкий реформатор был столь кроток, что не сеял повсюду ненависть? Но на себя оборачиваться некогда. Зато можно с легкостью призвать к полному уничтожению своих врагов, как мы это видим, например, в лекциях 1535г. по Быт. 3: «Так что если бы папство и все монастыри можно было быстро сокрушить, это следовало бы сделать из-за крайне прискорбного убийства человеческой совести» . Товарищ, давай нанесем ядерный удар по всем этим проклятым папистам, укрывшимся за стенами Ватикана и монастырей! Да так, чтобы ни единой живой души не осталось! Лютер, конечно, не мог знать, что такое большевизм, но попробуйте доказать, что в этих словах, которых так много на страницах его сочинений, он не был предтечей большевизма.. Мы уже отмечали, что Лютер призывал к борьбе с грехом не на жизнь, а на смерть. Поэтому он очень ярко описывает уничтожение греха: «Это смерть греха и смерть смерти, которой душа освобождается и отделяется от греха, и тело отделяется от развращенности, и посредством благодати и славы воссоединяется с живущим Богом.

Это является смертью в самом полном смысле этого слова, ибо во всех других формах смерти остается что-то такое, что примешано к жизни, но этого нет в данной разновидности смерти, где существует одна лишь чистейшая жизнь, потому что это жизнь вечная. Ибо .. только в этой смерти все умирающее погибает полностью, превращаясь в вечное небытие (вечное ничто), и ничто и никогда не вернется из этой смерти, потому что оно воистину умирает вечной смертью» . Все правильно, Лютер говорит о конечном истреблении греха, но в каких выражениях! Они лишь показывают, насколько глубоко грех терзал душу молодого монаха, не давая покоя ни днем, ни ночью, — поэтому-то Лютер жаждет убить и растоптать грех, изрезать его на куски, сжечь их и развеять по ветру, — так, чтобы ничего не осталось. Постепенно он придет к богословскому положению, которое обратит грех в полное небытие быстрее мига, но это будет только сон.

Здесь же Лютер бодрствует, и в связи с этим утверждает: «упразднить тело греховное – значит разрушать дела похоти плоти и ветхого человека делами покаяния и креста, и, таким образом, умалять их день за днем и умерщвлять их» . Так и делали все христиане до реформации. Так призывает делать и молодой Лютер. Десятилетия спустя он обрушится на дела покаяния как на заслуги, но все равно нередко будет ссылаться на них. Все же многое будет упразднено: посты, суровый аскетизм, частая исповедь. К тому же, монах Лютер сам впал в дела похоти, женившись. Тут он об этом даже не помышляет. Он думает о делах покаяния, но потом будет делать все, чтобы человек не нуждался в них, не умалял день за днем свою греховность, а сразу черпал благодать полной мерой. Понимал ли он это? Скорее всего, нет: он был так захвачен борьбой с ложным пониманием покания в католичестве, что, с одной стороны, был готов отказаться от очень много в католической практике, разрушить ее до основания; в то же время, сам он был воспитан именно в этой практике, и потому не мог совершенно отбросить ее, ибо это означало бы самоубийство.

Так, до конца жизни, лидер реформации попеременно сидел на двух стульях, яростно критикуя католицизм, но при этом в душе оставаясь католиком настолько, насколько это позволяло новое учение, им сами изобретенное, левой рукой перечеркивая всяческое умерщвление плоти, а правой – настаивая на нем, ибо с детства выучил, — какой же христианин без сражения духа с плотью?Лютер всем сердцем стремится обрести праведность, он уже начал сомневаться во многом из католического учения, но не настолько, чтобы полностью отвергнуть его и предложить совершенно новую доктрину. Однако ему ясно, что добро или зло должны «делаться или не делаться от всего сердца, не из страха наказания, по-рабски или из-за какого-то ребяческого стремления к поддержке (утешению, удобству), но добровольно и из любви к Богу, потому что без любви, излитой через Духа, это невозможно. Именно это имеют в виду доктора-схоласты, утверждая своим туманным и обобщенным и неясным способом, что не существует действительного исполнения заповеди, покуда это не создается («формируется») любовью. Однако это слово: «создается» проклято, потому что оно подталкивает нас к мысли, что душа остается той же самой как после, так и до излияния любви, и будто бы новая форма лишь добавляется к ней во время действия, хотя на самом деле необходимо, чтобы она была полностью умерщвлена и изменена, прежде чем облачиться в любовь и действовать в любви» .

Мы видим своеобразную середину между католическим учением и будущим протестантским: Лютер жаждет бескорыстного стремления к Богу, чтобы не было опоры на «заслуги», не было «спасения «из-под палки», а все было свободно и в духе одной лишь любви к Господу; он пока еще соглашается со схоластами, что одна вера не спасает, а только вместе с любовью, ибо какая же вера без любви; его смущает вот что: излишняя опора на действия, когда благодать добавляется по ходу этих действий, а не в самом начале; ему не нравится «формирование» веры любовью, поскольку он видит в этом ненавистный призрак спасения по делам, а необходимо, чтобы благодать Божия с самого первого момента «формировала» и веру, и любовь». Лютеру хочется преображения души благодатью, поскольку дела сами по себе ничего не преображают. Насколько в этом участвует сам человек, непонятно, но мы знаем, что «зрелый Лютер» откажется от преображения реального в пользу преображения юридического – оправдания.В комментариях к посланию ап. Павла Лютер высказывает мысли, которые позволяют увидеть мотивы, приведшие его к полному отвержению католической сотериологии. Критикуя «праведность дел», он обращает внимание на тех проповедников, которые «проповедуют или читают им о великих делах, описанных в легендах о святых, и навязывают людям только такие представления. И когда малообразованные люди слышат утверждения о важности этих дел, они сразу же пытаются подражать им, пренебрегая при этом всем остальным – вот откуда происходят многочисленные индульгенции, позволения на возведение, пышное украшение церквей и умножение обрядов – при этом они нисколько не заботятся о том, чем каждый человек обязан Богу, согласно своему призванию. Папа и священники, которые столь великодушно даруют индульгенции за мирскую, преходящую материальную поддрежку церквей, проявляют неимоверную жестокость, если при этом они не проявляют еще более .. усердного интереса к Богу, и если не заботятся о спасении душ, поскольку они приняли все, что имеют, как дар, а значит должны и отдавать это даром».

Тут уже чувствуется Лютер образца 95 тезисов – хотя ничего удивительного в этом нет, ведь это произойдет спустя год-полтора.. Конечно же, призывать людей к непосильным для многим подвигам святым – это жестко и неполезно; люди понимают, что для них это невозможно, а это лишний повод приобрести индульгенцию; кроме того, если каждый начнет подражать аскетическим подвигам, то в большинстве случаев это будет от гордыни и приведет к печальным плодам. Лютер видит, что такое внешнее подражание святым не приближает к спасению, а только отдаляет от него: больше индульгенций, больше обрядов, больше самомнения. Все это верно, но отсюда не следует, что мы не должны подражать жизни святых, ибо их жизни, — это пример того, как Господь может преобразить существование человека во Христе.Лютер пока не отвергает такое подражание, и, например, упоминает о подвиге св. Симеона Столпника без всякой критики, но перед ним – столько неудачных примеров «подвигов во имя святости», да еще эти индульгенции.. В конце концов, терпение молодого монаха закончилось, и вдребезги было разнесено все, — подвиги святых, обряды, украшения церквей.

И святость стала еще более внешней, чем в «папистской церкви».. И это потому, что «папы и священники» так и не захотели даром дать спасение верующим.. Профанация святости католиками привела к отвержению идеи святости; невозможность нести подвиги святых привела не к умножению индульгенций, как у католиков, но к их отвержению, хотя при этом, по сути, все спасались за счет индульгенции, выданной Христом, — полной и для всех верующих. В итоге святость была еще больше профанирована, церкви стали менее красивыми, обряды – скучными, а протестанты обрели райское спокойствие.. Сегодня святость св. Симеона Столпника для правоверного протестанта может быть только предметом ругательств за «аскетизм»..Впрочем, в этих толкованиях Лютер не готов отказаться от церковного наследия столь радикально. Он приводит примеры, когда люди, не совершив каких-то известных и великих подвигов, были спасены, и, напротив, монашествующие, которые, казалось, совершили множество дел, были отвергнуты Им. Может показаться, что здесь начинается отвержение монашества и превознесение мирских занятий, как более угодных Богу. Этого нельзя полностью исключить, поскольку мы читаем такие слова: «иудеи, еретики и монахи .. с нелепым усердием поклоняются истинному Богу согласно собственным представлениям. В своей чрезмерной набожности они хуже, чем самые большие безбожники – ради Бога они являются врагами Бога, и ради страха Божьего они приходят к пренебрежению Им, ради набожности и благочестия они становятся нечестивцами, ради мира – нарушителями мира, ради любви к святости – завистливыми и богохульными людьми, и ради смирения они становятся надменными» .

Имеется в виду, конечно, попытка заслужить спасение делами. Тут виден критический запал зрелого Лютера: все, кто за «дела» оказываются хуже безбожников. Только возникает вопрос: ладно, они поступают плохо в очах Господних, ну а сам-то ты лучше их? Заметим, однако, что Лютер все же еще не отвергает ценность дел для спасения, что видно по следующим словам: «ценность всех наших дел определяется их значимостью перед Богом. И он может считать их совершенно мерзкими и отвратительными или наоборот – многочисленными и весьма великими. Означает ли это, что мы не должны совершать добрых дел? Конечно, нет. Но они должны совершаться в смирении, и тогда Бог не пренебрежет ими» .Воистину так: только дела, совершаемые в смирении приятны Богу и принимаются Им. Но вокруг себя Лютер не видит смирения: нет смирения у папы Юлия, у герцога Георга, у епископа Бранденбургского. Видимо, его недоставало и у Лютера, коль скоро он не включил себя в этот список, — и вот, молодой монах, к сожалению, скоро начнет забывать великую истину смирения, и, отвергнув католическую «гордыню», «смиренно» противопоставит себя всей Церкви, изобретя при этом собственную, худшую гордыню, да еще и закрепленную доктринально, когда смирение уже не понадобится, — ну разве только на словах..

Кстати сказать, о смирении Лютера и в раннюю, и в позднюю эпоху, красноречиво говорит признание, сделанное им в 1533 году: «Я соблюдал правила своего ордена столь строго, что могу сказать: если бы какой-то монах когда-либо мог попасть на небеса благодаря исполнению им своих монашеских обязанностей, то я попал бы туда также» . Ты прекрасен, спору нет! Неудивительно, что человек, считающий себя одним из лучших, смог почувствовать себя святее всей римской церкви и выступил против нее со всеми ее грехами.События стремительно движутся именно по такому сценарию. И Лютер говорит: «все мы жалуемся в наше время на то, что миряне являются врагами духовенства, но мы не говорим – почему. Ибо почему миряне не были врагами Апостолов и святых также и в древние времена, не потому ли, что Апостолы вели их в бедности, страданиях и смерти, и они были первыми, кто испытывали на себе невзгоды Этой жизни? /../ Вот и венецианцы совершили великий грех против Юлия II тем, что лишили его небольшой части церковных пожертвований, и он вернул их в церковь, проявив великую добродетель, убив и уничтожив при этом немалое число христиан. Но зато нет никакого греха в полнейшей развращенности всей папской курии и в зловещем собирательстве ею в свою среду всякой грязи – распутства, расточительности, скаредности, честолюбия, святотатства» .

И как же же теперь оставаться в такой церкви, которую возглавляет убийца, епископы которой полностью противоположны апостолам, а другие служители источают адское зловоние? Здесь просто зримо ощущаешь те капли, которые переполнили чашу Лютера, или вот-вот переполнят ее. Есть ли выход из этого?Лютер пытается найти его. И вот пример: «новому закону не свойственно отводить определенные дни для постов, как это делал закон Моисеев. Также ему не свойственны предписания нам запретов и различий в пище, — скажем, между мясом, яйцами и т.п. .. Так же, как ему не свойственно учреждать одни дни – праздничными, а другие – нет. Не свойственны новому закону также и предписания о том, чтобы мы строили такие, либо иные церкви, или же чтобы мы украшали их неким определенным образом, или же о том, чтобы песнопения в них были какого-то определенного типа, либо орган, или алтарное убранство, чаши, статуи, и все остальное убранство, которое имеется в наших храмах. Наконец, нет никакой необходимости в том, чтобы проповедник и другие религиозные служители выбривали тонзуру или повсюду ходили в специальном одеянии, как они делали во времена ветхого закона .. Ибо каждый день является празднеством, всякая пища дозволена к употреблению, всякое место свято, любое время годится для поста, любое церковное одеяние позволительно, все возможно, при условии, что мы умеренны в употреблении всего этого, и что у нас имеется любовь и все остальное, чему учит Апостол» . Мы видим почти готовую лютеранскую программу как потом она будет представлена в символических книгах этой конфессии в 16 столетии.

Разумеется, все эти слова можно понять и в близком православию духе. Да, ветхозаветная эпоха была только тенью и знамением того, что произошло в Новом Завете. Христианству не свойственны законничество и ритуализм. Мы сейчас намеренно не касаемся вопроса, можно ли всю ветхозаветную эпоху стилизовать под «законничество» и «обрядность». Но можно вспомнить восклицание пророка Давида из покаянного псалма: «ибо жертвы Ты не желаешь, — я дал бы ее; к всесожжению не благоволишь. Жертва Богу — дух сокрушенный; сердца сокрушенного и смиренного Ты не презришь, Боже» (Пс. 50, 18-19). Безусловно, христианство – религия свободы. И тут вместе с Лютером можно было бы сказать, что нет строгой и железной необходимости во всем, что он перечислил. Все верно, при условии, что нужда в храмах, постах, праздниках, одеяниях понимается законнически, как непреложная необходимость деяний, сделав которые мы «заработаем» спасение. Но если понимать это более пристойным образом, как средство ко спасению, которое не предполагает ритуализма и буквоедства, изгоняет из себя фарисейский дух, то тогда к нам снова возвращаются и храмы, и праздники, и посты, необходимые душе для спасения, но не являющиеся самоцелью. Можно было бы и возразить: если всякая пища дозволена у употреблению, то можно ли пить человеческую кровь? (причастие не имеет к этому отношения, т.к. это прославленная кровь Богочеловека). Если любые песнопения или одеяния позволительны, то был бы рад Лютер, услышав в церкви непристойные песнопения, или увидев священников в непотребных одеждах? Если любое место свято, то назвал бы он святым и отхожее место? Если каждый день – праздник, то веселился бы Лютер в Страстную Пятницу? Если всегда время для поста, то постился бы он на Пасху, помня слова Спасителя: «могут ли поститься сыны чертога брачного, когда с ними жених?» (Мк. 2, 19)?

Ответы на эти вопросы слишком очевидны, и потому Церковь, водимая Святым Духом предназначила все это как нужное для спасения, при условии, что мы не воспринимаем это по-фарисейски, как гордыню от исполнения закона, внешним образом. Правда, Лютер имеет дело с католической церковью, которая в ту пору все перечисленное понимала как раз в законническом духе.. В 1516 году Лютер все еще не был в состоянии отвергнуть ради «нового закона» все, что он назвал. И потому все-таки: «хотим ли мы сказать, что все церкви, все их убранство, все служения в них, все священные места, все постные дни, все празднества, наконец, все различия между священниками, епископами и другими религиозными служителями в их рангах, одежде и церемониях .. что все это должно быть упразднено? .. Да ни в коем случае! Потому что если мы понимаем Апостола подобным образом, то отсюда немедленно вытекает возражение, уже выдвигавшееся против учащих таким вещам: «не делать ли нам зло, чтобы вышло добро?» (Рим. 3, 8) .. Ибо, если бы Апостол отвергал все дела, которые мы только что упоминали, то, несомненно, не остается также и никаких других не отверженных дел .. Ответ заключается в том, что воистину, на основании нового закона, ничто из этого не является необходимым, но не так, что когда что-то одно упускается, — становится дозволительно поступать наоборот, делать что-то отличное от этого» .

Понятно, чего хочет Лютер: чтобы в Церкви все делалось не из рабского поклонения букве закона, не механически, но из любви к Богу. Он жалуется на то, что в его время христианство изобилует как раз «механическим духом». Все есть – есть праздники, посты, святые места, — но нет любви.. Здесь он все же не предполагает все это разрушить, да и лютеранские книги 16 века не будут столь радикальны, как, например, кальвинисты, однако уже ощущается, что доктора Мартина не устраивают предписания его церкви – не потому, что они плохи сами по себе (до этого он тут не доходит), но потому что они принудительны, тоталитарны, требуют исполнения закона ради закона, а не ради любви к Господу нашему.. И Лютер скоро скажет, что все это необязательно, а если так – то и не надо вообще. Католический тоталитаризм почти неизбежно породит протестантскую анархию, которую реформаторы сочтут свободой, но свобода от католичества – это не свобода ради Христа.. На самом деле и пост, и почитание праздников – это обязанности христианина, предписываемые Церковью, но это не законническое принуждение, а добровольная обязанность любви, как дети любят отца, а христиане – Отца Небесного.. Само по себе соблюдение поста без веры и любви к Богу нисколько не приближает ко спасению и превращается в заурядные диету и вегетарианство..Молодой монах понимает это, и вот мы можем прочесть: «Все, что было навязано нам древним согласием всей церкви, с любовью к Богу и праведными причинами, несомненно, должно соблюдаться – не потому, что это само по себе необходимо или неизменно, но потому что мы обязаны Богу послушанием из нашей любви к Нему и к церкви.

Однако высшее духовенство должно совершать свою работу таким образом, чтобы создавать как можно меньше заповедей и внимательно следить за тем, когда, в какой мере и как эти заповеди способствуют либо наносят ущерб любви, и изменять их соответственно» . Но это уже почти православно, ибо требование одно: чтобы в церкви не было фарисейства, когда постоянно изобретают «бремена неудобоносимые», а царствовал дух любви. В связи с этим Лютер не рекомендует становиться монахом от отчаянья, ибо это порождает в нем дьявола. Кажется, что эти слова сбылись, когда отчаявшийся монах Лютер отделился от церкви и открыл дорогу дьявольским заблуждениям.. Он еще не знает этого, и говорит, что монахом нужно становится только от любви. И даже так: «я полагаю, что лучше быть монахом в наши дни, чем когда-либо за последние двести лет, потому что до сих пор монахи отвлекались (отвращались) от креста .. я знаю, что они были бы счастливейшими из людей, если бы имели любовь, и они были бы более благословенны, нежели отшельники в пустыне, ежедневно являя собой крест и позор» . Лютер так и не увидел в современном ему монашестве дух любви, а только распри между орденами и законничество, а потому в итоге избрал любовь без монашества, но это любовь для мирового христианства оказалась хуже ненависти, и слова о том, что «лучше быть монахом» быстро превратились в слова «нет ничего хуже, чем быть монахом»..Нельзя сказать, чтобы Лютер не понимал, к чему может привести проповедуемая им «любовь» в сочетании со свободой от закона. Вот пример: «сколько людей оставило бы свои обряды, молитвы и установления, если бы только папа отменил их, что он, несомненно, может сделать!

Таким образом, в наши дни почти все исполняют свои обязанности без любви и охоты, и, если они совершают что-либо, то делают это в таком страхе, что возлагают свое упование на этот совершенно никуда не пригодный «крест совести». Но возможно, Бог хочет, чтобы в наше время мы были связаны различными предписаниями – так, чтобы Он, по крайней мере, мог побудить нас придти (см. Лк. 14, 23). Но если бы эта свобода была дана снова .. если бы все мы могли совершать посты, молитвы, установления, церковные службы и т.п. по доброй воле и сознательно, в той мере, в какой нам это хочется, будучи движимы любовью к Богу, то я полагаю, что через год все церкви были бы закрыты и алтари пребывали бы в запустении. И все же, так должно быть, и нам следует подходить ко всему этому с позиции людей, служащих Богу свободно и с удовольствием, а не из страха наказания или для очистки совести, равно как не в надежде на награду или славу» . Итак, Лютер прекрасно понимает, к чему может привести ложно понятая «евангельская свобода»: к полному беспределу и отказу от Христа, к триумфу безбожия. Но он зажат между двумя скалами: с одной стороны, католичество с его принуждением и механическим следованием традиции; с другой стороны, соблазн отменить все это, и каждый пусть решает сам, как он будет поклоняться Богу, что является полным разрушением Церкви. Протестанты, склонились ко второму варианту, отталкиваясь от папской авторитарности.

Если нет свободы в Церкви, у нас будет свобода от Церкви – так рассуждали многие протестанты; то, что это выльется в свободу от Бога, от какого-либо вразумительного христианства, — выяснится позже..К сожалению, Лютер, воспитанный в католичестве, не понимает, что установлениям Церкви можно подчиняться не из страха, не из ожидания заслуг, не механически, но «добровольно и сознательно», из той самой любви к Богу, которую он так горячо здесь проповедует. У Лютера же, начинающего свой побег из католической «тюрьмы» с ее четким расписанием, добровольность, сознательность и любовь в подчинении христианскому закону становятся возможными только вне Церкви, когда каждый в отдельности решает, как ему спасаться, не опираясь ни на какие церковные законы . Католическое подчинение церкви было подчинением авторитету, папе; протестанты избирают свободу от всяких авторитетов, кроме авторитета Библии. Но православие вообще не говорило о подчинении Церкви как чему-то авторитетному, внешнему и властному, но о добровольном объединении в союз любви, которому мы подчиняемся потому, что любим Бога и людей, и потому чтим не только Библию, но и предписания Церкви; чтим патриарха и епископов, но не поклоняемся папе и всем его нововведениям. Увы, Мартин Лютер знал только одно: побег из ватиканского заключения христианства; куда бежать, не так важно, ведь там, за воротами тюрьмы, свобода, а какая – это потом.. Поэтому и свобода, выбранная им, оказалась такой горестной..

Источник: Ставрос.RU