О чем молчит наука. Вячеслав Шевченко

• Главная
• Библиотека
• Наука и религия
• О чем молчит наука. Вячеслав Шевченко

Первое и главное упущение борцов за чистоту науки состоит в том, что за естественнонаучной маской «псевдонауки» они не усматривают ее гуманитарный заряд. Бесплодность и даже ущербность героической «борьбы с лженаукой» состоит как раз в том, что разобраться со сложнейшим феноменом культуры призывают физиков. Астрологию, например, критикуют как физическую дисциплину. Но ведь на деле астрология представляет собой род (практической) психологии…

Статья А. Сергеева «Как бороться с псевдонаукой» ставит под вопрос не только «псевдонауку», но и ее хулителей. Обсуждая неуязвимость «псевдонауки» для научной критики, автор начинает с очень важного тезиса, с каким нельзя не согласиться: критика не достигает своей цели потому, что недооценивает своеобразия своего антипода, не снисходит до понимания его культурно-исторических корней. Однако о существе, о живом нерве «псевдонауки» в статье тоже ничего не сказано. Добравшись до выводов, автор словно забыл, что поначалу представил обсуждаемый феномен как «громадную область, нуждающуюся в очень тщательном исследовании».
Корень проблемы он видит в том, что налогоплательщики все менее понимают науку. Раз так, то она нуждается в более интенсивной, чем ранее, популяризации. Поскольку же ученые не хотят или не умеют «рекламировать» себя, то наука нуждается в штате профессиональных популяризаторов. А ведь начинал-то А. Сергеев с непонятности феномена псевдонауки.

Всякий, кто намечает новый план «борьбы с псевдонаукой», не должен забывать о своих предшественниках, и, в частности, о плачевных итогах планомерной работы множества «Комиссий», созданных для той же цели за минувшую полусотню лет. А можно вспомнить и о Комиссии Менделеева, ополчившейся на спиритов в 19 веке, или о Комиссии французской Академии 18 века, призванной навсегда покончить с месмеризмом. Комиссии приходят и уходят — проблема остается, более того, со временем она обостряется: наплывы магического мироощущения становятся раз от разу массивней. Стало быть, перед нами идея, какая в огне научной критики не горит.
Борцам с псевдонаукой больше всего недостает навыков элементарной герменевтики. Еще Аристотель рекомендовал критиковать не слова оппонента, а его мысли — прежде всего следует попытаться его понять. Увидеть в нем не круглого идиота или злостного прохвоста, а человека, тронутого истиной, о какой он не умеет сказать. Той истины, что посторонним наблюдателем (налогоплательщиком) резюмируется незамысловатым, но непоколебимым заключением: «а все-таки в этом что-то есть» . Самый важный итог этих дискуссий — осадок, что остается у непредубежденного наблюдателя перепалки после того как противники, очередной раз укрепившись в своих убеждениях, непримиримо разошлись … «Что-то есть» в этом мире, что не выражается никакой наукой, не улавливается никаким экспериментом, но открыто простому житейскому опыту.

Псевдоученый не разделяет основного положения ученого, высказанного Витгенштейном: «О том, чего нельзя высказать ясно, надо молчать». О чем молчит наука, пытается сказать «псевдонаука» . Она не слышит, что о том же голосит все искусство. В обществе, где слышат только ученых, она пытается изъясниться на общепринятом языке. Экзистенциональные проблемы она обряжает в квазиученые. Как умеет, она заполняет духовный вакуум, производимый » настоящей » наукой в условиях ее безраздельного торжества.

Первое и главное упущение борцов за чистоту науки состоит в том, что за естественнонаучной маской «псевдонауки» они не усматривают ее гуманитарный заряд. Бесплодность и даже ущербность героической «борьбы с лженаукой» состоит как раз в том, что разобраться со сложнейшим феноменом культуры призывают физиков. Астрологию, например, критикуют как физическую дисциплину. Но ведь на деле астрология представляет собой род (практической) психологии. Ни в нынешние, ни в какие иные времена — она никогда не претендовала на решение проблем, называемых естественнонаучными (не пыталась ни исчислить, ни объяснить течение звезд). Так почему же судить ее призываются физики? Не сказывается ли тут такое же преувеличение возможностей естествознания, каким изначально страдает сама «лженаука» ? Что делать физику на территории «зоны», обозначенной Тарковским в «Сталкере»?

Все «аномалии» поп-науки питаются напряжением между естественнонаучным и гуманитарным знанием и возникают (искрят) в точках их контакта. Ближайшие истоки аномальных наук лежат в неразрешенном конфликте «двух культур», обозначенном в свое время Чарльзом Сноу на Западе, а у нас — спором «лириков» с «физиками» — спором, где обе стороны оказались не на высоте. Проблема не была даже осознана: общекультурный конфликт не нашел не только достойного разрешения, но и пристойной формулировки. Поэтому и плод их поспешного замирения оказался столь невзрачным. » Псевдонаука «, по существу, это «физическая лирика» . Но ведь существует уже и «лирическая физика», не так ли? Хотя бы в космологии. А если плоды такого «синтеза» столь вульгарны, так не виновны ли в том его родители?
Из статьи А. Сергеева следует, что в конфликте науки с псевдонаукой вся правда лишь на одной стороне. А так ли это? Не забывает ли автор о коварстве силы, с какой Фауст заключил договор? А ведь есть еще «полунаука, самый страшный бич человечества, хуже мора, голода и войны … . Деспот, имеющий своих жрецов и рабов, деспот, перед которым все преклонились с любовью и суеверием, до сих пор немыслимым, перед которым трепещет даже сама наука и постыдно потакает ему». Указывая на эту опасность, Достоевский имел в виду отнюдь не псевдонауку в нынешнем смысле, а «кулачные решения» моральных проблем, каким немало послужила и «настоящая» наука. Поэтому отвергая спиритизм, он отвергал и методы борьбы со спиритами, развиваемые Менделеевым.(См. И.Л. Волгин, В.Л.. Рабинович. Достоевский и Менделеев: антиспиритический диалог. — Вопросы философии. 1971. № 11).

Первое определение полунауке дал, пожалуй, еще Фрэнсис Бэкон: «Глоток науки отвращает от Бога, полная чаша науки возвращает к нему». Разделившись на 30 тысяч научных профессий, полная чаша науки достается сегодня немногим. Осип Мандельштам еще в начале прошлого века заметил, что свободный ум покидает науку. Его замещает все более «узкий» специалист, «научный работник», готовый выдавать духовную продукцию по принципам материального производства. Полунаука все чаще выступает от лица науки, и различить их становится все труднее. Пик общественного признания науки пройден в 60-е годы. Сегодня она намертво сращивается с экономической и политической властью. И если она не научится критическому отношению к самой себе, не окоротит свои притязания на собственную этику и эстетику, то будет окончательно отчуждена от культуры.

Нужна ли реклама деятельности, заложенной в основания новоевропейской культуры? На мой взгляд, наука нуждается не в апологетике или экзегетике, а в рефлексии — в самосознании, гораздо более напряженном, чем требовалось классической наукой. Полунаучные сциентизм, технократия и меритократия представляют для нее опасность ничуть не меньшую, чем «псевдонаука».

Организация «самосознания», конечно, потруднее саморекламы — его не предпишешь, не распишешь по штату научных сотрудников; это вызов культурному кругозору самих ученых. Для нужд «самопознания» они не придумали пока ничего более остроумного, чем еще одну отрасль точного знания — «науку о науке» . На самом же деле они нуждаются в познании своей культурной истории. В том-то и беда всякой научной профессии, что занятия наукой не требуют знания ее истории: наука кумулятивна, и в снятом виде она содержит свое прошлое в самой себе. Этого не скажешь ни о каком другом институте культуры. Никакая другая культурная деятельность, кроме научной, не внушает человеку столь прочного чувства превосходства над прошлым, а значит, и над другими культурами. Ни один художник не скажет, что настоящее искусство начинается только в ХХ веке, тогда как ученый обыкновенно уверен, что Эйнштейну открылась истина более глубокая, чем, скажем, Кеплеру. Доныне существуют ученые, которые искренне думают, что в постижении этого мира они превзошли Аристотеля.

Наука нуждается в познании своей истории хотя бы затем, чтобы объясниться с другими институтами культуры. В частности, чтобы определиться по отношению к «псевдонауке» . А. Сергеев верно замечает, что ее доселе путают с религией — что говорит о полном непонимании того и другого. Не многие знают, что магия и наука, прежде чем стать соперниками, длительное время были, а в какой-то мере и остаются (вспомните Фауста) союзниками в борьбе с религией. И только историческое невежество заставляет многих доныне считать астрологию и алхимию детищем средневековой, а не античной культуры.

Единственный образец полного и хорошо документированного цикла развития науки нашего типа — от зарождения до гибели — дает нам тысячелетие античной культуры. Астрономия и химия зародились в начале этого цикла, а в его завершение переродились в астрологию и алхимию. Сама возможность превращения научного знания в магическое, показанная античной культурой, в корне меняет перспективу обсуждаемой проблемы. Не исключено, что подобное перерождение угрожает и нашей науке — с учетом типологического сродства эллинистической и современной культур.

Недооценивая масштабность явления, еще недавно называемого «второй НТР», современный ученый рискует оказаться в положении схоласта, защищающего устои средневековой науки перед лицом галилеевских инвектив. Только специалисты по истории науки знают, насколько существенно логика Галилея-Декарта уступала по уровню строгости логике схоластов. (См. например, Н.И. Стяжкин. Формирование математической логики. Наука. М. 1967). И что логические огрехи новой методологии познания обнаружились только в ХХ веке в основаниях математики, а отчасти и физики.
Словом, только история науки показывает, насколько сложными, напряженными, неоднозначными были (и остаются) отношения науки со смежными институтами культуры. Условия договора, заключенного между новоевропейским сообществом и фаустовской наукой, совсем не прозрачны, и не вполне очевидно, что он заключен навсегда.

Нужно видеть, в частности, сколь тесно нынешняя псевдонаука (в отличие от ее приливов в 19 и 18 вв.) сращивается с «контркультурой», представленной на Западе личностями вроде Тимоти Лири или Кастанеды. Эти «гуру», вероучители радикальной молодежи и столпы маргинальной культуры типологически мало отличаются от «звонарей» 16 века, предвещавших на исходе Средневековой культуры нашу науку — полуученых-полумагов вроде Парацельса и Агриппы, а отчасти также Кампанеллы или Джордано Бруно. Все эти личности, во-первых, радикалы: люди отчаянной смелости, полемисты, авантюристы — экспериментаторы в самом стиле жизни, доверяющие только личному опыту и доказывающие свою истину поступками, а не рассуждениями. Во-вторых, это универсалы, имеющие своим предметом цельный опыт, не укладывающийся ни в какую систематику знания и родственный разве что герметической, стволовой традиции ведовства. В-третьих, многие из них служили также врачами, обращаясь к исконному, древнейшему и самому убедительному способу демонстрации » силы знания «, доказывая его человечность. И это последнее, с учетом вообще таинственной природы исцеления, крайне характерно, ибо: а) в условиях общекультурного кризиса резко возрастает доля психогенных недугов и, следовательно, внушаемость человека; б) когда ничему уже верить нельзя, обращаются к тому, кто умеет, опираясь на неведомое знание, помочь другому практически; в) то, что фактически помогает людям, являет собой род новой истины — пусть ее и невозможно пока увязать ни с какой наличной теорией. В борьбе с личностями такого сорта бессильны любые Комиссии.

Сфера псевдонауки, заполняющей пропасть между «наукой» и «жизнью», кажется необозримой и действительно напоминает зону «Сталкера» — свалку отходов интеллектуального производства. Но если отсечь от нее область внутринаучных исканий (с научными проблемами разберутся сами ученые), а также область вековечных преданий о чудесах вроде снежного человека (с ними разберутся фольклористы), то останутся идеи, которые можно пересчитать на пальцах. А общее их содержание выразимо всего лишь двумя тезисами: (1) существует неведомая науке форма тотальной связи между всеми людьми и (2) существует неведомая науке форма действия духа на материю. Поскольку то и другое осуществляет культура, о способе бытия которой науке (озабоченной выведением человека, а стало быть и культуры, из природы) действительно не ничего не известно, то оба названные тезиса псевдонауки совершенно справедливы. Накладка лишь в том, что правоверная наука сама научила псевдонауку за всяким явлением культуры искать явление природы. За символом «ауры», например, искать материю «биополя» . Исследовать не символику иконы, а ее способность «мироточить».

Что касается выводов статьи А. Сергеева, то они указывают необходимые, но не достаточные условия выживания науки. В качестве четвертого условия я назвал бы рост «самосознания» естествознания.

Источник: http://www.synergia.itn.ru